Читать интересную книгу Выпуск 1. Петербургские авторы конца тысячеления - Наталия Бортко

Зной сгущался. Казалось, что жир, вытопленный из земли, разлился в воздухе и воздух уже можно было глотать. Деревья, облака, люди на берегу мелко подрагивали в воздухе, изменяя свои очертания, словно отражаясь в прозрачном потоке. Какие-то серебристые нити длинными косыми паутинками летали по воздуху, похожие на паутинки в бабье лето. Эти паутинки сплошь облепили Х-арна и Лидию. И Х-арн видел, с каким грустным, задумавшимся лицом Лидия снимает их с себя и, подув, пускает по ветру. Ему очень хотелось спросить, о чем она задумалась, но — дурацкий характер — он не смог пересилить себя из-за обиды на нее. Х-арн сделал открытие: он ревновал Лидию. Х-арн сделал открытие: Лидия ему дорога. Он не хотел бы, не мог бы потерять Лидию. Мало того, он вдруг осознал, что потеря эта равна ужасу, пустынному одиночеству, смерти. Ах, все, что угодно, только не это. Ну что же ты, Х-арн, скажи об этом Лидии, каждое откровение должно быть разделено с другим. Скажи ей это. Она поймет. Она, может быть, перестанет кокетничать с лодочником. И снова, в который раз, при упоминании лодочника сердце Х-арна сжалось, да так больно, словно кто-то закрутил его в узел. Нет, это не просто кокетство, и Х-арн это видит, он видит, он чувствует, что с каждым переездом лодочника тот по частичке увозит Лидию с этого берега на тот. С ЭТОГО на ТОТ. И Лидия не противится этому. Она безропотно, и даже с желанием, и, может быть, даже с наслаждением, позволяет отщипывать от себя кусочек за кусочком и увозить навсегда от Х-арна. Скажи же об этом Лидии, Х-арн, скажи, пока не поздно. Скажи, что ты все понял, все видишь. Может быть, она одумается, поймет, пожалеет. Но Х-арн молчал. Х-арн молчал и, туго спеленутый обидой, в тоскливом безмолвии смотрел на реку, в которой Лидия не побоялась искупаться и в которую не решается вступить он, Х-арн.

Неожиданно по земле протянулся длинный холодный сквозняк. И снова стало жарко.

Почему Лидия искупалась и ничего не произошло? — думал Х-арн. — Что будет, если все начнут купаться в этой реке? Но нет, это невозможно. Такого никогда не будет. А потом, кто сказал, что ничего не произошло? Нам подавай только видимые факты. Да ведь и их не хватает. Мы люди грубые. Мы ждем, что после нарушения запрета на нас обрушится небосвод или провалится под нами земля, и удивляемся, что ничего не происходит. Но ведь это неправда. Ничего не может не происходить. Разве не известно это со времен Гераклита Темного. И не потому ли он все еще для нас Темный, что темны — мы сами? — думал Х-арн, сам удивляясь, как это в его голове сумели сохраниться обрывки университетских знаний. Все течет, все изменяется. В одну реку нельзя вступить дважды. Лидия вступила в реку одна, а вышла из реки — другая. Другая Лидия с нетерпением ожидала приезда лодочника и посылала ему воздушные поцелуи. Сколько они с Лидией торчат на этом берегу? Полдня? День? Год? Кто сосчитает время? Она не просто вступила в реку. Вступив, она перешла на тот берег, оставив Х-арна на этом берегу. Если бы и Х-арн мог вступить в эту реку и выйти из нее другим Х-арном. Но он боялся. Он боялся этой реки. Он боялся лодочника, преградившего им путь. Он боялся этого места. И вновь смутное чувство тревоги кольнуло сердце Х-арна. Он уже не сомневался, что остановка эта не случайна. Что-то должно произойти — ужасное или прекрасное. Впрочем, не точнее ли будет сказать «ужасно-прекрасное»? Опыт научил его, что одно похоже на другое, что даже ужасное содержит в себе некий элемент прекрасного, а прекрасное корнями своими произрастает в глубь ужасного. Х-арн втянул голову в плечи, чувствуя, что он вот-вот зарыдает.

Прошедший сквозняк, словно нарочно, продул пространство. Несколько минут оно оставалось ясным, безмятежным, безмолвным. Исчезли куда-то оводы, мухи. Не грызла больше мошкара, от укусов которой Х-арн расчесал себя до крови. В напряженной повисшей тишине раздавались только плеск слабых волн о борт лодки, звук стекающих с весла капель и крик какой-то птицы в лесу.

И вдруг все изменилось. Небо заволокло черными грозовыми тучами. Казалось, что вся эта воздушная громада по какому-то сигналу заспешила к переправе, нагромоздилась над ней в каком-то сюрреалистическом архитектурном сплаве, ожидая только приказа ринуться вниз могучим неистощимым потоком. И вместе с тем, эти величественные, выпуклые формы, налезающие друг на друга, сминающие друг друга и увеличивающие тяжесть небосвода, были похожи на театральный занавес, за которым скрыта готовая к выступлению трагедия. Прошло еще несколько минут в напряженном безмолвии, и тучи, не выдержавшие собственной тяжести, надломились прямо над дорогой, выпустив обойму сверкающих молний, потом небо разорвалось с оглушительным треском прямо над головами, и хлынул ливень. Одна из молний, толщиной с руку, чуть было не попала в лодку, в безмятежно работающего веслом перевозчика, он как раз направлялся за новой партией. Молния ударила метрах в пяти от него и тут же была проглочена зашипевшей на нее водой. Только пар взвился и исчез над тем местом, где она затонула. В одно мгновение все стало мокрым. Х-арн втянул голову в плечи и закрыл ее руками, словно оберегая ее от смертельных небесных штучек. А Лидия, уже одетая, привстав на колени, с восторгом, с чисто женским восхищением смотрела на невозмутимого лодочника. Он помахал ей веслом и улыбнулся, Лидия же в безотчетном порыве протянула навстречу к нему руки. Оглушенный потоками воды, Х-арн зарылся в мешковину и не видел знаков немого поклонения. Он не видел, что река помутнела и разлилась, как ткнулась лодка в берег, как, совершив ритуальную отдачу рубля, люди сели в лодку, как лодочник поманил пальцем Лидию и та, мокрая, босая, послушно подошла к лодке.

Он не видел, как она пошарила в кармане и отдала лодочнику свой железный рубль, а тот, повертев его в руках, посмотрел Лидии в глаза и забросил его далеко в речку. А потом подхватил Лидию и перекинул ее в лодку.

— А Х-арн? — вдруг вспомнив о муже, спросила Лидия. Но лодочник сделал такой гребок, что весло выгнулось дугой, и между лодкой и Х-арном, между Лидией и Х-арном, мгновенно забурлил мутный промежуток. А Х-арн лежал, скорчившись, на мокром песке, в промокшей насквозь мешковине, и дрожал всем телом. Кости ныли, словно в них насверлили дыр, сквозь которые со свистом гулял ветер. Ничего нового не было в этом мире: так же жарко днем и холодно ночью, та же тоска и одиночество, та же измена и то же насилие. Стемнело. Отчаяние овладело Х-арном. В другое время и в другом месте можно было разжечь костер, обогреться, срубить ветки и сделать шалаш, укрывшись в нем от ветра и дождя, найти другую женщину (это сложней) или другого друга (это еще сложней). Здесь обо всем этом нужно забыть. А как забыть, если не забывается? Да, они плохо жили с Лидией, ссорились, не берегли друг друга, каждый день разводились и снова сходились, занимались медленным ежедневным самоубийством, судились, торопились, рисковали. А ведь так живут почти все.

Сколько они тогда получили? Он — семь лет, Лидия — четыре. Отделались без конфискации. Теща, эта старая лиса, выручила. Очень быстро (опять, что ли, теща?) попали под две амнистии и вышли, отсидев в общей сложности он — три, она — полтора года. После этого от тещи не стало житья. Теща была героем дня, только день этот казался бесконечным. Им надоело ссориться с ней, уступать во всем, зависеть от нее, к тому же теща была хозяйкой дачи и не собиралась уступать права на наследство. («Подохну, тогда владейте, пока не подохну — все мое».) Они решили заиметь свою дачу. Нашелся человек, готовый продать им полдачи в Силеногорске. Но юридически это можно было оформить только как передачу дачи жене владельца. Куда в нашей жизни денешься без фиктивного брака? Сам бог создал его для покровительства людей. И Лидия вышла замуж за владельца дачи, разумеется, предварительно разойдясь с Х-арном.

Это ужасно… ужасно… Негодяй лодочник. Это он во всем виноват. Что они сейчас там делают, в своей дачке? В темноте ее почти не видно. Света в окошке нет. Да и зачем свет этому дикарю, похитившему у Х-арна женщину? А разве он не дикарь? Разве порядочные люди так делают? Ладно. Зов предков прокричал в крови Х-арна, и Х-арн его услышал. С ним поступают несправедливо. Ведь и дураку ясно, что Х-арн без Лидии существовать не может. А вы можете представить мужчину, у которого похитили женщину, без которой он не может существовать? А Х-арн был таким мужчиной. И сейчас он мог это доказать любому. Даже лодочнику. Но доказывать было некому. С темнотой ночи утихло дневное шествие людей и нескончаемые переезды. Лодочник был на том берегу, и он был недосягаем. Только он мог перевезти Х-арна. А он был теперь с Лидией, и ему было не до Х-арна. Он сейчас с Лидией, с этой глупой самкой, позволившей себя похитить и оставить Х-арна одного. А зубы-то у нее вставные, хоть и красивые, — почему-то с грустью подумал Х-арн, вспоминая, сколько сил потратила Лидия, чтобы сделать себе такие зубы. Впрочем, какое дело лодочнику до зубов, ему нужна Лидия, эта чужеземка. А зубов у него своих на двоих хватит. Он же дикарь, а Лидия жадна до экзотики, как все глупые женщины. И снова зов предков прокричал в крови Х-арна. И после этого тотального трубного крика Х-арн стал совершенно другим Х-арном. Страстное желание мести согрело немного его продрогшее тело. Убить ее — и все дела. Чертову куклу. Ах, милый Х-арн, как ты считаешь, я могу понравиться лодочнику? Черту лысому ты можешь понравиться, дорогая Лидия, когда до тебя доберется Х-арн. А я доберусь. Я сделаю это… Я сделаю это, как в пьесе, которую я смотрел в БДТ. Тоже так подойду вплотную и скажу, извини, Лидия, такова уж наша с тобой судьба и… Как эта пьеса-то? Кажется, Людмилы Разумовской или Петрушевской. Ну, в общем той, чьи пьесы носят такой скандальный характер. Ну вот и я так сделаю: трагический финал нашей долгой скандальной жизни. Разве я был не прав? Разве я не предупреждал, что купаться в реке опасно? Не выставляйся, не оголяйся, не дразни. Разве это говорил ей не он, не Х-арн? Ладно, запретный плод сладок. Женщины до сладкого падки. Но почему от их падкости страдает Х-арн? Он ел этот плод? Он лез в эту идиотскую реку? Он дразнил лодочника? Он бегал голым по пляжу? Он, Х-арн, хотел понравиться лодочнику? Как ты считаешь, дорогая Лидия, я могу понравиться лодочнику? — это говорил он, Х-арн? Ах, как все это ужасно… ужасно… Заодно убить и лодочника, раздолбать его лодку к чертям собачьим. Теперь уже все равно. А что остается Х-арну, кроме мести? А чем еще жить? Жить! Смешно. Вот и он, Х-арн, попался на удочку, на которую с тайным злорадством зацепил днем толстячка. Да. Но все это, конечно, легче сказать, чем сделать. Да и что сделать? Как бы это к окошечку подползти, подсмотреть, разнюхать. А ведь это уже однажды было. Подполз, понюхал, рассмотрел. Больно было, Х-арн? Больно. Чего ж тебе еще? Еще больнее прежнего хочешь, Х-арн? Хочу. Ну, хоти. Не можешь ты, Х-арн, жить без Лидии, не можешь. Пытался, пробовал, не получилось. Без тела ее не можешь, красивого, сильного, нерожавшего, не можешь без ее деловитости, злобности, доброты, суеты. Без… чего там у нее еще в загашнике? Много всякого добра: жарких объятий, оскорблений, примирений, кулинарного мастерства. А сам он, разве может он жить с ней, не оскорбляя ее, не обвиняя в бесплодности, не грозя почти ежедневно уйти к другой и никогда не решаясь на это? Да. Странная жизнь. Странная любовь. Да и было ли это жизнью, любовью? Любовью? Так он ни разу и не открыл Библию. Так и не прочел Дхаммападу. А ведь и то и другое лежало на полке над кроватью. И марксистов и немарксистов — ничего не читал. Все хлопоты, дачи, кооперативы, дни рождения друзей и недрузей, нужных людей и ненужных людей. Все было, а ощущение такое, словно жизни не было. Не то, что бы не дожил, а словно и не жил вовсе. Нет, в Библию надо хоть одним глазком заглянуть. Дхаммапада ладно, черт с ней, а в эту-то надо было. Вот и свет у них в окошке зажегся. И сюда бы, в окошечко, заглянуть надо. В Библии, говорят, любовь. Вся любовь там, там, в Библии. А что в окошечке этом крохотном, на том берегу? Тоже любовь? А в свое-то, в свое-то сердце как заглянуть? Ну ладно, в свое потом, в свое всегда успеем, а сейчас в окошечко, в окошечко на маленькой чужеземной дачке. Х-арн лежал на мокром песке, стуча зубами. На той стороне по-прежнему горел огонек в окне.