Дерн был пересечен дорожками, по которым Элрик бегал в детстве. Он шел по ним с той же уверенностью, с какой делал это, когда его отец, отъехав подальше на своем боевом коне, приказывал кому-нибудь из рабов отпустить мальчонку – пусть идет сам, – но находиться поблизости, чтобы ничего не случилось. Наследник должен знать все тропинки Мелнибонэ, потому что по ним, по этим стежкам-дорожкам, по этим путям проходила их история, в них содержалась геометрия их мудрости, ключ к самым их сокровенным тайнам.
Элрик запомнил все эти тропы, так же как и тропы в иные миры, заучил их по мере необходимости с сопутствующими им песнями и ритуальными жестами. Он был мастером-чародеем в длинном ряду мастеров-чародеев и гордился своим призванием, хотя его и беспокоили цели, ради которых он наряду с другими пользовался колдовской силой. Он мог прочесть тысячу смыслов в ветвях единственного дерева, но он никак не мог разобраться в муках собственного сознания, понять причины своего нравственного кризиса, поэтому-то он и отправился странствовать по миру.
Темное колдовство и чары, образы, имеющие ужасающие последствия, заполняли разум и иногда, когда Элрик спал, угрожали овладеть им и погрузить его в вечное безумие. Темные воспоминания. Темные жестокости. Элрик приблизился к руинам, и мороз продрал его по коже – эти деревянные и кирпичные башни хоть и были разрушены, но даже в лунном свете сохраняли какой-то живописный и почти гостеприимный вид.
Он перебрался через обгоревшие остатки стены и оказался на улице, которая на уровне земли все еще сохраняла следы того, чем она когда-то была. Он ощущал запах гари в воздухе, земля под ногами все еще была горяча. То здесь, то там в направлении центра города по-прежнему полыхали пожары, все вокруг было покрыто пеплом. Элрик чувствовал, как этот пепел покрывает и его кожу, закупоривает его ноздри, забирается под одежду – пепел его далеких предков, чьи почерневшие от огня тела заполняли дома, словно продолжая жить, как и жили; этот пепел грозил засыпать Элрика с головой. Но альбинос продолжал идти, ошеломленный этой возможностью заглянуть в свое прошлое в самый критический момент истории его народа. Он заходил в покои, когда-то занятые их обитателями, их домашними любимцами, игрушками, инструментами, он проходил по площадям, где прежде били фонтаны, он заглядывал в храмы и общественные здания, где встречались его соплеменники, чтобы обсудить насущные вопросы, когда императоры еще не забрали власть в свои руки, а Мелнибонэ не зависело от рабов, запрятанных подальше, чтобы своим видом не оскорбляли они Имррира Прекрасного. Он остановился в какой-то мастерской, в лавке башмачника. Он скорбел по этим мертвецам, ушедшим в мир иной более десяти тысяч лет назад.
Эти руины затронули в нем какое-то ностальгическое чувство, и Элрик вдруг понял, что в нем проснулось новое желание – желание вернуться в то прошлое, когда одержимое страхом Мелнибонэ не заключило эту сделку, дававшую ему силу завоевать мир.
Башни и фронтоны, почерневшие крыши и обрушенные стропила, груды битого камня и кирпича, кормушки для скота и самая обычная домашняя утварь, выброшенная из домов на улицы, наполняли все существо Элрика какой-то сладкой печалью. Он останавливался, чтобы взглянуть на колыбельку или веретено, молчаливых свидетелей тех черт натуры гордых мелнибонийцев, которые были ему неизвестны, но которые он чувствовал и понимал.
Слезы стояли в его глазах, когда он шел по этим улицам, всей душой надеясь, что найдет хоть одну живую душу, кроме себя самого, но он знал, что город после трагедии еще сто лет оставался необитаемым.
«О, если бы я мог, разрушив Имррир, возродить Х’хаи’шан!»
Он стоял на площади в окружении разбитых статуй и упавших стен, глядя на огромную луну, которая висела теперь точно над его головой, отчего его тень словно спряталась в руинах у Элрика под ногами. И он стащил с себя шлем и тряхнул головой, разметав длинные молочно-белые волосы. Он протянул руки к городу, словно моля его о прощении, а потом опустился на каменную плиту, покрытую резьбой. Изящный и сложный узор, какой могла сотворить только рука гениального мастера, покрывала грубая корка запекшейся крови. Элрик уронил голову на руки, вдыхая запах пепла, которым была покрыта его рубаха; плечи его затряслись в рыданиях, и он застонал, жалуясь на судьбу, которая повела его путем таким мучительных испытаний…
И тут за его спиной послышался голос, словно бы пришедший из далеких катакомб, отделенных от него миллионами лет. Этот голос звучал как Драконьи водопады, на которых умер один из предков Элрика (говорили, что погиб он, сражаясь с самим собой), звучал не менее впечатляюще, чем долгая роковая история королевского рода, к которому принадлежал Элрик. Он узнал этот голос, хотя давно уже лелеял надежду, что больше ему не придется его услышать.
Снова Элрик спросил себя: уж не сошел ли он с ума? Этот голос, вне всяких сомнений, принадлежал его отцу, Садрику Восемьдесят шестому, с которым так редко доводилось ему общаться при жизни.
– Вижу я, ты плачешь, Элрик. Ты сын своей матери, а потому я люблю тебя, как память о ней. Но ты убийца единственной из женщин, которую я любил, и за это я ненавижу тебя неправедной ненавистью.
– Отец?
Элрик опустил руку и повернул свое белое лицо в ту сторону, где рядом с упавшей колонной стоял стройный, хрупкий призрак Садрика. На губах его гуляла страшная в своем спокойствии улыбка.
Элрик недоверчиво посмотрел на лицо, которое было точно таким, каким он видел его в последний раз, когда отец лежал мертвый.
– Нет для неправедной ненависти выхода иного, нежели чрез покой смерти. А здесь, как видишь, нет мне этого покоя.
– Ты мне снился, отец; во сне я видел, как ты разочарован мною. Хотел бы я стать таким сыном, какого ты ждал…
– У тебя не было такой возможности, Элрик, после того, что ты сделал. Само твое рождение стало для нее роковым. Столько знамений предупреждало нас об этом, но мы бессильны были изменить эту ужасную судьбу…
Глаза его полнились ненавистью, которую был в силах понять только не нашедший успокоения мертвый.
– Как ты здесь оказался, отец? Я считал, что тебя забрал Хаос, что ты служишь нашему покровителю Ариоху.
– Ариох не смог забрать меня, ибо я заключил иной договор – с графом Машабаком. Ариох мне более не покровитель. – С его губ сорвалось какое-то подобие смеха.
– Твоя душа принадлежит Машабаку из Хаоса?
– Но Ариох это оспаривает. Моя душа – заложник их соперничества… Или была заложником. Мне еще доступно кое-какое колдовство, и благодаря нему я здесь – в самом начале нашей долгой истории. Здесь у меня нечто вроде временного убежища.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});