– Стратоник Игнатьевич! А почему вы не учитываете стоимость погрузки, разгрузки, доставки товаров пароходом. Отсюда и цены здесь выше. Вы думаете, на чём Сотниковы из урядников стали купцами с годовым доходом от пятидесяти до ста тысяч рублей? Вот на таких ценах! И каким честным и добропорядочным был мой покойный отец, но всё равно, набрасывал на каждый товар с учётом корма оленей, провизии каюрам и приказчикам, их жалованья, постройки нарт, лабазов, лодок и покупки сетей.
– Я понимаю, торговля должна быть авантажной[5]. Но ведь не такие же цены мы должны диктовать инородцам, оставляя их вечными должниками. Ни один купец никогда не учитывает затраты инородцев на одежду, ружейные припасы, провизию, на содержание оленьих или собачьих упряжек и так далее. Считают, им всё даёт сама природа. Причём даёт бесплатно. А чтобы взять у природы – нужны неимоверные усилия инородцев. И не только взять, а просто выжить в суровых условиях тундры или тайги.
– А почему я как купец должен себе в убыток кормить тысячи инородцев? Я мотаюсь по всей губернии, иногда даже в Тобольск заглядываю, привожу за три тысячи вёрст товары, вечно мёрзну в зимних аргишах, летом не вылажу из рыболовных артелей, а за что? За спасение инородцев? Увольте! Есть царь-государь, есть правительство! Вот они пусть и заботятся о жизни аборигенов! Скажете, у них рук не хватает на всю Россию! Пусть выделяют нам субсидии для погашения расходов. Тогда товары аборигенам мы будем доставлять по низшей цене, чем сейчас. Но и Санкт-Петербург, и Иркутск, и Красноярск не очень интересует судьба малых народов. А если я как купец, имея добрую душу, стану продавать товар дешевле, чем другие, то не застрахован в тундре от подлой пули в спину, от поджога моих лабазов или пробоин в баржах. Жизнь-то ведь одна, и ценнее-то она всех богатств на свете.
– Я ведаю, что между русскими купцами и кулаками в низовье существует круговая стачка[6], в силу которой инородец, прогневивший одного из кулаков, не найдёт нигде у русских поддержки, – сказал псаломщик. – Ты сам скоро станешь вести торг и также будешь зверствовать над людьми.
– Вероятно, да! В душе я подготовил себя ко всем невзгодам, наполняющим купеческую жизнь. И ради собственной корысти я не поступлюсь ни одним из своих принципов. Я много передумал о будущей жизни. И понял, что в этом, сотворённом Богом мире, – надежда только на себя. А моя сиротская доля ещё раз подтвердила моё понимание. Мой отец, оставшись в тринадцать лет с малолетним Петром на руках, смог постичь грамоту, стал казачьим урядником, затем приставом, смотрителем хлебозапасных магазинов. Поставил на ноги брата и развернул меновый торг от Оби до Лены. И церковь построил, и медь выплавил. Да и у инородцев заслужил уважение. А вы говорите, что наш брат, купец, только и надувает инородцев. За надувательство народ бы не чтил моего отца. Я же не нуждаюсь в его почтении!
– Ты пока умён от книг, но не от жизни. Жизнь намного мудрее книг. Ты зря небрежишь мнением людей! Его заслужить – ой, как нелегко! Но его учитывают даже при присвоении гильдийского звания, при судебных тяжбах, а их у тебя с твоим норовом будет во сто крат больше, чем у твоего отца. Закон худо-бедно всё-таки дотягивается и до полярного круга. Надеюсь, с приходом сюда законов – и бесчинств в тундре станет меньше. Так что, Александр, мнением людей надо дорожить. И положительным, и отрицательным. А уважением – без условий. Особенно в нём нуждаются при судебных исках!
– Мне покойный отец говорил, что люди тундры долго помнят добро. Они его лучше понимают, чем зло. Я хочу научить их распознавать зло. Оно изощрённей, чем добро.
– А зачем ты хочешь развить у них дьявольские начала. Неужто ты сам и исповедуешь только их? – спросил псаломщик. – У тебя же крест на шее!
– А сколько в жизни дьяволов с крестами на шее! Их легионы! А фарисеев![7] Столько же! Я хочу через зло дать понять ценность добра. Потому что, как бы мы ни философствовали, а в мире – равновесие добра и зла. И люди поначалу плохо чувствуют зло, потому что оно всегда, до некоторых пор, затаённо, чтобы его не могли избежать те, на которых оно направлено.
Иногда такие беседы переходили в жаркие дискуссии. И нередко Александр уходил от Стратоника при своём устоявшемся мнении. Ему уже не хотелось уступать логике псаломщика, хотя юноша понимал, что тот прав, что так принято среди людей.
Псаломщик не раз говорил:
– Ты любишь покойного отца, а сам не хочешь идти по его стопам доброго отношения к людям.
– Любовь любовью, но я должен идти дальше, чем отец. Я не хочу повторять те ошибки, которые привели к гибели моих родителей, – отстаивал своё мнение Александр.
– Ошибок не повторяй! В купечестве кротость не приносит удачу. Твой буйный характер важнее и ценнее кротости в торговых делах. Но научись сдерживать себя, держать себя в кулаке, не опуская его на головы других.
Александр не раз в душе восхищался кротостью учителя, его сдерживаемой силой воли, умением противопоставлять его напору спокойную рассудительность и логику. Нередко, несмотря на абсурдность некоторых доводов Александра, он ненавязчиво, спокойно внушал молодому Сотникову беспочвенность суждений его, обезоруживал хладнокровием и выдержкой.
– Мне бы хоть часть вашей выдержки! – завидовал он учителю. – Но Бог обошёл меня в этом, а два года жизни с дядей обнажили мою жестокость и усилили её, что она заполонила всю мою суть. И я чувствую, не очищусь от неё до самой смерти! Я понимаю, я неудобен людям, даже страшен, но я у неё в плену. Мой норов слаб на доброту! Я никогда не сменю жестокость на милость! Здесь я обречён! И попытки ваши изгнать из меня беса жестокости обречены на провал.
– Не ставь ты на себе крест! Ходи в церковь, молись по утрам и вечерам, жертвуй во имя Бога на лоно церкви, гляди – и потеплеет сердце к людям! – советовал Стратоник Игнатьевич.
– Как потеплеет моё сердце к людям, лишившим жизни моих родителей, а меня с братом сделавших сиротами? – вопрошал он псаломщика.
– А может, правда в лошадях. Может, у кибитки ось лопнула или сбруя. Или столкнулись лоб в лоб два встречных экипажа. Много людей гибнут на трактах из-за нелепостей.
– Но когда погибают трое, а четвёртый цел и невредим. Можно ли верить в несчастный случай? А сейчас живут и здравствуют: и Пётр Михайлович, и Авдотья Васильевна, и Аким. Им бы избавиться от нас с Кешей, тогда бы преступная тайна была похоронена на веки вечные. Не высохли у меня на глазах слёзы, а дядя купил пароход, дочери дом в Енисейске. И за колокольню деньги внёс! Вот такая весёлая тризна брата!
Сегодня Стратоник ждал Александра для решения задач по математике по программе мужской гимназии. Александр в десять часов утра пришёл, получил задание и сел за стол. Он знал, вчера Стратоник Игнатьевич нарушил обет летней трезвости. Он прятал от ученика глаза, меньше разговаривал и был подавлен ночным убийством. Александр знал о смерти Митрофана Туркина, о краже в старой лавке.