Преимущество было в основном на стороне императора, но его власть на самом деле никогда не была такой могущественной, какой казалась. У него не было того контроля над Германией или над Северной Италией, какой был у его деда. За годы, прошедшие после смерти Генриха VI, князья Германии и власти итальянских городов приобрели такую независимость, какую Барбаросса никогда бы не потерпел. В Германии, чтобы получить поддержку местных князей, Фридрих II был вынужден подкупить их, дав им большие полномочия. В Италии он мог положиться скорее на аристократов, симпатизирующих империи, чем на собственных императорских чиновников. Во время его правления в большинстве итальянских городов возникла императорская партия, обычно называемая партией гибеллинов — в честь родового замка Гогенштауфенов в Вайблингене, в противовес папистский партии, обычно называемой партией гвельфов — в честь династии Вельфов Саксонских, — которую Папы поддерживали в борьбе против Гогенштауфенов. К тому времени Папа стал всего лишь главой партии итальянских гвельфов так же, как император стал всего лишь главой партии гибеллинов. Для императора, в значительно большей степени, чем для Папы, это означало отказ от власти. У Фридриха никогда не было большой армии. Германские князья неохотно давали ему войска, и он не мог позволить себе отстаивать там свои интересы. Итальянские гибеллины думали только о борьбе с местными гвельфами. Фридрих всецело зависел от войск, собранных в его собственном королевстве на юге Италии. Армия Фридриха никогда не насчитывала больше пятнадцати тысяч людей, из которых лишь немногие были хорошо подготовленными воинами. Народное ополчение какого-нибудь маленького итальянского городка могло сопротивляться ему, укрывшись за городскими стенами, долгие месяцы. Он мог быть императором и королем Германии, Бургундии, Сицилии и Иерусалима, но за его громкими титулами было слишком мало реальной власти, чтобы удержать эти земли за собой.
Однако в этом противостоянии дело было не столько в материальном и численном превосходстве, сколько в престиже и общественном мнении. На стороне Фридриха II было очарование, все еще связанное со словосочетанием «Римская империя». Человек средневековья, уставший от свалившихся на него бед, оглядывался назад в надежде вернуть времена великого мирового господства Древнего Рима, чьи правители построили дороги, которыми в то время еще продолжали пользоваться, и канализацию и акведуки, которые потихоньку приходили в негодность; человек средневековья мечтал об императоре, который вернет утраченное величие. Карлу Великому это почти удалось, а позднее — Фридриху Барбароссе. Фридрих II унаследовал вместе с титулом уважение и надежду людей, все еще преданных имперской идее. Он сам прекрасно это осознавал. Его целью было сделать свою номинальную власть реальной, стать Цезарем, наследником Константина и Юстиниана, а не только Карла Великого. Выросший в Сицилии, где его нормандские предки создавали свой двор, в подражание византийскому, он жаждал того могущества, каким обладали византийские императоры, которые, подобно наместникам Бога на земле, хоть и почтительно относились к церкви, но на самом деле обладали высшей теократической властью. Императорская корона никогда прежде не украшала столь умную голову. С точки зрения интеллекта Фридрих был в числе самых выдающихся людей своего времени. Он был талантливым лингвистом, свободно владевшим французским, германским и итальянским, латынью, греческим и арабским. Он хорошо знал право, медицину и естественную историю, интересовался философией. Хоть внешне он и не представлял интереса — низкорослый и склонный к полноте, рыжеволосый, краснолицый, близорукий, он при желании мог кого угодно очаровать своим умом. Казалось, его способности должны были бы ему помочь в достижении поставленной цели, но получилось, что он стал жертвой собственного ума. Император, которого люди хотели видеть, должен был быть традиционной, патриархальной фигурой, вроде Барбароссы и Карла Великого, а не человеком, нетерпимым к условностям феодального мира. Фридрих презирал глупцов и высмеивал нравоучительное благочестие. Ему нравилось ошарашивать людей смелостью своего мышления. Он не принимал во внимание чужие слабости, а его вера в свое высокое предназначение привела его к тому, что он отбросил понятия чести, которых принято было придерживаться в его время. Он потакал своим слабостям и был довольно жестоким человеком. В своем пресловутом гареме в Палермо он держал в заточении, с высокомерным пренебрежением, несчастных юных княгинь, на которых по очереди женился. Для своих законных сыновей, которые придерживались более традиционных взглядов, Фридрих был суровым и невнимательным отцом. У него были преданные поклонники, но очень мало друзей. Мир в основном относился к Фридриху с подозрением. Других монархов, которые были готовы поддержать его против папства, император оттолкнул своим аморальным поведением и богохульством. Для своих врагов, напуганных его необычным умом и бесстрашием, Фридрих был воплощением антихриста.13
Никто из Пап, боровшихся с Фридрихом, не был так умен, как он. Гонорий III был добродушным, но беспомощным человеком. Григорий IX и Иннокентий IV были людьми суровыми и волевыми, оба — неутомимые слуги Церкви, но ни один из них не обладал широтой или оригинальностью мышления. Папство, однако, меньше зависело от личных качеств своего вождя, чем империя. В империи была заключена смутная ностальгическая идея, которую можно было реализовать только при мудром, уважаемом и сильном императоре. Устройство империи было довольно расплывчатым и бесформенным. Папство же опиралось на поколения церковных юристов и мыслителей. Оно было тщательно организовано, чтобы оказывать влияние на весь христианский мир. Его права и претензии были четко сформулированы. Фридрих мог сколь угодно справедливо сомневаться в подлинности «Константинова дара», но в тот век слепой веры немногие разделяли его сомнения. Папа, как наследник Св. Петра, мог утверждать, что его должность была учреждена Христом и что она возносит его, пусть даже простого смертного, над грешным человечеством. У сана же императора, несмотря на весь блеск, не было божественного происхождения. Коронация могла поставить его выше других людей, но он оставался грешным человеком, и именно Папе надлежало проводить коронацию. Благодаря своей отлаженной структуре и религиозному престижу папство было сильнее империи; но у него была возможность проиграть. Церкви плохо служили ее слуги. Поступало все больше жалоб на приверженность духовенства земным благам и на его алчность, праздность и потакание собственным слабостям. Религия все еще процветала среди мирян, но духовенство больше не служило образцом для подражания. Святые все еще встречались, но их редко можно было найти на епископской кафедре. Напротив, святыми становились простые люди, вроде Франциска Ассизского, на чью деятельность власти смотрели с некоторым подозрением. И хотя Папы сами демонстрировали
благочестие, которое вызывало уважение, их дело было осквернено средствами, которые они использовали. Поскольку власть папства держалась скорее на духовном превосходстве, чем на материальном, понтифики не устояли перед соблазном и использовали духовное оружие излишне расточительно. Папа Григорий VII унизил короля Германии в Каноссе, отлучив от церкви, но на самом деле подчиниться Генриха IV вынудили дипломатические соображения. Даже Папа Иннокентий III своими успехами во многом обязан своему политическому чутью. Анафема, которая не предусматривает никакого физического воздействия, может быть эффективной, только когда моральная сторона вопроса была абсолютна ясной. То же можно сказать и о Священной войне. В этом случае обещания духовного вознаграждения недостаточно, пока дело не станет по-настоящему привлекательным с моральной точки зрения. Или же требовался материальный стимул. Урбан II организовал Первый крестовый поход в атмосфере подлинного религиозного энтузиазма, но многие крестоносцы шли также в надежде получить часть пресловутых богатств Востока. Крестоносцы, которых Иннокентий III отправил воевать с альбигойскими еретиками, были суровыми, честолюбивыми людьми, откровенно стремящимися к личной выгоде; Иннокентий, несмотря на весь свой авторитет, не смог помешать рыцарям Четвертого крестового похода нарушить его приказ; крестоносцы нашли более выгодную цель, чем безнадежное дело защиты христи-ан в Палестине. Когда Григорий IX и Иннокентий IV призывали к Священной войне против императора, людей останавливали не только моральные соображения, они просто не видели в этой войне никакой для себя выгоды. Было похоже, что папство использует Священную войну просто ради своих политических целей, и это были цели, достижения которых не желали многие добрые христиане.