— Так что же ты сделал? — спросил Анся в темноте.
У Оты перед глазами снова встало лицо мальчика, окровавленные ладони и слезы унижения, бегущие по грязным щекам. Он сам причинил ему боль и стыдился одновременно содеянного и того, что не сможет этого повторить. Как объяснить, что он не сумеет сделать этих ребят сильнее, потому что в душе остается одним из них?
— Я недостоин этих одежд, — сказал Ота.
Анся промолчал, и вскоре с соседней койки послышалось глубокое, ровное дыхание спящего. Все устали после дневных трудов, кроме Оты: тот с утра до вечера бродил по пустым коридорам и лекториям. От занятий его освободили, а черную одежду он не снял лишь потому, что другой не было.
Так Ота и ждал в темноте, пока даже угли не потухли. Убедившись, что все кругом спят, Ота поднялся, оделся и тихо вышел в коридор. До стылых комнат младших классов было недалеко. Ота шел между темных силуэтов спящих — маленьких фигурок, скорчившихся под тонкими одеялами. Подумать только: он ведь всего ничего проходил в черном, а так много успел забыть.
Мальчик, которого он искал, лежал на койке у стены, отвернувшись и поджав ноги. Ота осторожно склонился над ним и прикрыл ему рот рукой, чтобы тот не разбудил других, если вскрикнет. Мальчик проснулся тихо и заморгал. Ота подождал, пока он его узнает, и шепнул:
— Как руки, лучше?
Мальчик кивнул.
— Хорошо. Только не шуми. Незачем будить остальных.
Ота убрал руку, и мальчуган тут же принял позу глубокого сожаления.
— Ота-кво, я опозорил вас и нашу школу. Я…
Ота мягко сложил его руки вместе.
— Тебе не в чем себя винить, — сказал он. — Это я всех опозорил. Мне и отвечать.
— Если бы я только работал быстрее…
— Это бы ничем тебе не помогло. Ничем.
Бронзовые двери с грохотом распахнулись. Мальчики стояли рядами, замерев в приветственных позах, словно статуи. Точно так же стоял среди «черных одежд» Ота, размышляя, чем делятся друг с другом отверженные дети на этот раз: надеждами на возвращение к родным или на зачисление в поэты? Мечты…
Старик прошел внутрь. С тех пор, как Ота его помнил, он заметно ослаб. После ритуала приветствий дай-кво благословил всех хриплым, срывающимся шепотом. Потом он удалился с учителями, а «черные одежды» — все, кроме Оты — повели свои классы работать. Ота вернулся к себе и с тяжелым сердцем сел ждать, когда его позовут. Предчувствие его не обмануло.
— Ота! — окликнул из дверей Тахи. — Пойдем, подашь даю-кво чая.
— Но парадное платье…
— Не понадобится. Только чай и больше ничего.
Ота встал, покорно сложив руки. Время пришло.
Дай-кво молча сидел перед очагом, глядя на пламя. Его руки, сложенные на коленях, казалось, стали еще меньше с тех пор, как Мила их помнил, кожа истончилась и сморщилась. В лице дая-кво читалась усталость от трудной дороги — под глазами залегли тени, уголки рта опустились, — однако в ответ на взгляд Милы старик принял позу вопроса с оттенком вызова. Миле показалось, что в ней было что-то еще — может быть, нетерпение или надежда.
— Что слышно в мире? — спросил он. — Здесь новости о городах — редкость.
— Все хорошо, — ответил дай-кво. — А здесь? Как ваши ученики?
— Тоже неплохо, высочайший.
— Вот как? Я порой сомневаюсь.
Мила принял позу — просьбу пояснить мысль, но безрезультатно. Старейший из учителей снова обратил взгляд на пламя. Мила уронил руки на колени.
Вернулся Тахи, склонился в знак покорности и почтения и сел.
— Мальчик уже идет, — сказал он.
Дай-кво кивнул, и только. Мила увидел в лице Тахи отражение своей тревоги. Ожидание показалось очень долгим. Наконец в дверь тихо постучали, и вошел Ота Мати с подносом, на котором стояли три маленькие чашечки чая. Он поставил поднос на низкий столик и с каменным лицом принял положенную позу приветствия.
— Ваш приезд — великая честь для меня, высочайший дай-кво, — проговорил Ота безупречно усвоенную фразу.
Глаза старика ожили и пытливо воззрились на Оту. Дай-кво кивнул, но не отослал мальчика, а указал на свободный стул, где обычно сидел Мила. Ота оглянулся на учителя. Мила кивнул, и мальчик сел, сам не свой от волнения.
— Скажи-ка, — произнес дай-кво, поднося к губам чашку, — что ты знаешь об андатах?
Ота заговорил не сразу, но сумел унять дрожь в голосе.
— Знаю, что они — мысли, о высочайший. Воплощенные поэтом в форму, обладающую собственной волей.
Дай-кво отпил чаю, наблюдая за мальчиком. Старик ждал, что еще скажет Ота, но тот как будто растерялся. Наконец дай-кво опустил чашку.
— Что, и больше ничего? А как их пленяют? Что должен делать поэт, чтобы его творение было отлично от всех прочих? Как передают связанного андата другому поколению?
— Не знаю, о высочайший.
— Почему? — совсем тихо спросил дай-кво.
— Мила-кво говорил, что это знание может пойти нам во вред. Мы не были готовы постичь глубины мастерства.
— Верно, — согласился дай-кво. — Что правда, то правда. Вас пока лишь проверяли, а не учили.
Ота потупился и, побледнев, принял позу раскаяния.
— Простите, что не справился с заданием, высочайший дай-кво. Я должен был показать им, как сохранять крепость духа. Я и хотел, но…
— Тебе не о чем сожалеть, Ота. Ты все сделал правильно.
Ота покачнулся. В глазах у него отразилось замешательство. Мила откашлялся и, жестом спросив у дая-кво соизволения продолжить, произнес:
— Помнишь наш разговор в ту ночь, когда я предложил тебе черные одежды? Я сказал, что слабовольный поэт скорее всего погибнет, будет уничтожен андатом.
Ота кивнул.
— Однако жестокосердный уничтожит весь мир, — продолжал Мила. — Сила и доброта. Поистине редкое сочетание.
— Сейчас оно встречается куда реже, чем в наши дни, — добавил дай-кво. — Ни один ученик не получал черных одежд, не проявив силы воли. Точно так же всякий, кто их снимал, сумел отказаться от присущей власти жестокости. Ты сделал и то, и другое, Ота Мати. Ты доказал, что достоин, и я хочу взять тебя в ученики. Поедем со мной, и я научу тебя, как стать поэтом.
Мальчик выглядел так, будто его огрели дубиной: в лице — ни кровинки, руки застыли. В глазах мало-помалу забрезжило понимание. Молчание затянулось. Тахи не выдержал.
— Ну? Чего же ты молчишь?
— То, что я сделал… с этим мальчиком… было правильно?!
— Ты выполнил задание. И выполнил на отлично.
Губы Оты растянулись в холодной усмешке.
— Выходит, я отличился, унизив его?! — сказал он голосом, полным ярости.
Мила увидел, как Тахи нахмурился, но покачал головой: разговор идет между даем-кво и мальчиком.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});