Читать интересную книгу Путешествие Сократа - Дэн Миллмэн

— Мне так хорошо с тобою, Сократес.

— И мне с тобой тоже хорошо, дедуля, — отвечал ему Сергей.

Скоро уже и школа показалась в виду — ах, слишком скоро, невольно вздохнул каждый из них. Сергей взглянул на деда — казалось, щеки на его лице еще запали от усталости. А старику ведь предстоял нелегкий путь домой, в пустой дом, где жили только воспоминания. Сергей вдруг почувствовал непреодолимое желание уехать с дедулей Гершлем к нему, в Санкт-Петербург, но у него не хватило духу признаться в этом. Тем более, вздохнул он, его все равно никто не отпустит.

Они подошли к школьному двору и остановились у ворот.

Никто из них не решался первым сказать прощальные слова. Наконец Гершль, прокашлявшись, опустил свою ладонь на внукову:

— Мой маленький Сократес, что бы ни уготовили тебе грядущие годы, какие бы тебя ни ждали трудности, помни: ты не один на этом свете. Души твоих родителей и твоей бабушки Эстер и дедушки Гершля будут всегда рядом с тобой…

Не в силах оторвать взгляда от носков своих сапог, Сергей почувствовал, как его плечи опустились под тяжестью расставания. Он понял, что еще одной встречи с дедом, скорее всего, уже не будет.

Гершль, не в силах сдержать чувств, присел перед мальчиком, суетливо отряхивая его шинельку, затем притянул внука к себе. Сергей вздрогнул, ожидая, что дед вот-вот отстранится и зашагает прочь, но вместо этого Гершль улыбнулся и пробормотал:

— А вот у меня что есть…это будет тебе подарок…от мамы с папой.

Он засунул руку в карман пальто и вытащил оттуда серебряную цепочку с овальным медальоном. Мальчик только мигнул, когда случайный лучик осеннего солнца отразился на блестящем серебре.

— Мне его дала повитуха в тот день, когда тебя передали на попечение нам с Эстер, - продолжал тем временем Гершль, - Этот медальон принадлежал твоей матери. Ее воля, чтобы этот медальон передали тебе, когда ты подрастешь. Вижу, ты уже достаточно взрослый.

Гершль вложил медальон и цепочку в ладошку Сергея.

 — Открой его.

Сергей непонимающе взглянул на него.

— Смотри сюда…видишь, он открывается.. – Гершль нажал сухими стариковскими пальцами на створки, и медальон со щелчком раскрылся. Сергей с удивлением увидел на внутренней стороне створок две крохотные фотографии: женщину с темными курчавыми волосами и широкоскулого мужчину с черной бородой.

— Это мои…мои родители? – спросил он у деда. Тот кивнул.

— Для твоей матери этот медальон был ценней всего на  свете,  так  что  и  ты  береги  его.  Ведь  теперь ты  его хозяин.

— Сберегу… - потрясенный Сергей никак не мог отвести взгляда от фотографии.

— Мой малыш… мой дорогой Сократес! – вдруг сбивчиво забормотал старик, - но это еще не все, я должен еще кое-что тебе сказать…слушай меня и запоминай, что я буду говорить, - обещаешь? Твой дедуля тоже приготовил тебе подарок, только не время его отдавать, понимаешь? Но я его спрятал, очень, очень хорошо, в одном леске, недалеко от моего дома в Петербурге. Вот, смотри сюда…видишь? – он вытащил из внутреннего кармана пальто сложенную карту и развернул ее прямо на своей груди, чтобы мальчик смог увидеть все детали. – Вот это дерево… с трех сторон лес…напротив – река…не ошибешься… ты не ошибешься – я знаю…

.4.

Поглубже спрятав карту, Сергей прошмыгнул в школьные ворота.

На воскресную службу он уже опоздал. Сергей со всех ног помчался по пустым коридорам в казарму, швырнул вещмешок в свою тумбочку. Может, он еще успеет к концу службы. Сергей уже было повернулся идти в часовню, как вдруг ему на глаза попался дорожный мешок у соседней с ним койки, которая несколько недель как пустовала. Похоже на то, что к ним привезли новенького.

Он торопливо засунул медальон и карту в дыру в матрасе — самый надежный тайник, который он мог придумать. Затем, быстрым шагом, по тому же коридору — в часовню. Но незаметно для себя замедлил шаг, представив, как сейчас его дед, по-стариковски сутулясь, медленно бредет назад к большаку.

Сергей перекрестился и стал просил Бога даровать деду побольше сил и оградить его в пути. Это был первый раз, сколько Сергей помнил себя, когда он молился от всего сердца, как не уставал учить их отец Георгий. Но прежде в его жизни просто не было ничего, за что он мог бы так молиться.

Господи, повторял он, не отвергай моей молитвы, помоги моему дедуле... ведь это ничего, что он еврей?

Стараясь как можно незаметнее смешаться с остальными кадетами в часовне, он вдруг спросил сам себя: а кто я? Еврей? Христианин? Казак?

Впрочем, остаться незамеченным не получилось. Его появление было встречено улыбками, приветственными, а порой и злорадными — кое-кто был не прочь увидеть, как его станут отчитывать за опоздание. Сергей отыскал взглядом отца  Георгия. Священник в черной рясе кадил перед алтарными иконами Христа, Богородицы, архангелов Михаила и Гавриила и св. Георгия, покровителя их школы и заступника России.

Священник повернулся к своей юной пастве и обратился к ней с воскресным словом. Сергей старался вслушаться в его слова, но мысли то и дело убегали к увиденному и прочувствованному. И отец Георгий, и его дед Гершль, они говорят о Боге, которого нельзя увидеть глазами. Для него теперь Бог — это избушка в лесу, а Царство Небесное — материнские объятия.

Служба кончилась, кадеты стали друг за другом подходить прикладываться к кресту, а затем выходить во двор строиться перед часовней. Вот тут-то и довелось Сергею впервые столкнуться с кадетом-новичком. Тот оказался высоким, крупным даже для своего возраста, хотя и так было видно, что он года на три или четыре старше всех остальных. Дверь в часовню была узкой, и пройти в нее можно было лишь одному человеку. Так получилось, что в дверях Сергей поравнялся с новеньким и уже хотел было пропустить его вперед, как тот сам так двинул Сергея плечом, что он едва не свалился на пол, чуть не опрокинув свечник.

С этой первой неприкрытой грубости все и началось. Когда кадеты вернулись к себе в казарму, оказалось, что котомка у прежде пустовавшей койки между койками Сергея и Андрея принадлежит не кому иному, как этому самому новенькому. Его звали Дмитрий Закольев, но с самого первого дня для Сергея он стал только Закольевым. Уже один звук этого имени порождал в Сергее страх и отвращение.

Вскоре стали поговаривать, что человек, который привел его в школу, не захотел даже порог школы переступить. Он подал конверт кадету, стоявшему на посту у ворот, сказал: «Это плата за обучение» и зашагал прочь, даже не оглянувшись.

Закольеву было двенадцать лет, и ему должны были отвести место в казарме этажом выше, с такими же, как он, двенадцати- и четырнадцатилетками. Но вышло так, что наверху не хватало свободных мест, там как раз взялись проводить «экстренную дезинфекцию», проще говоря, травить вшей, которые развелись в казарменных  матрасах. Так что на эту первую неделю новоприбывшего кадета разместили в казарме «сосунков» — так сам Закольев назвал своих новых соседей по казарме. И не понадобилось много времени, чтобы все почувствовали, что за новичок у них появился, а в особенности Сергей и Андрей — их койки были ближе всего к закольевской.

Не прошло и недели, как Закольев уже верховодил в своей казарме. За это время он подчинил своей воле младших кадетов и приучил своих однолеток не стоять у него на пути — так звери обычно стараются сворачивать с тропы при виде более злобной или ядовитой твари.

Все в закольевской внешности казалось каким-то несоразмерным и противоестественно большим. Его до невероятного огромные ладони сжимались в жутких размеров кулаки с ободранными костяшками, которые он вечно набивал о ствол дерева или каменную стену. Свою лопоухость он старался прятать под соломенного цвета космами, уклоняясь как можно дольше от обязательной для всех кадетов короткой стрижки. Впрочем, все обязательное было ему просто ненавистно. Черты лица его вряд ли можно было назвать уродливыми, просто они никак не хотели уживаться друг с другом на одной физиономии.

Но больше всего поражали в Закольеве его глаза, серые и холодные, как галька, пристально смотревшие из глубоких глазниц над торчащим носом. От его взгляда по телу невольно пробегал озноб. Выражение этих глаз никогда не менялось, даже когда этот странный подросток улыбался, — обычно в случаях, когда кто-то из его сверстников плакал или морщился от боли. Тогда на лице Закольева появлялась кривая ухмылка, обнажавшая его редкие зубы, но каждый, кому вздумалось бы отпустить шутку по поводу этих зубов, рисковал лишиться парочки своих собственных. И никто не осмеливался даже заикнуться о странной закольевской родинке, багрово-красном пятне на шее, прямо под левым ухом — еще одна причина, почему он ненавидел коротко стричься.