Читать интересную книгу Кулинар - Александр Варго

— Ну так попробуй, ложись на перину — мягче будет.

Оставив Вальку один на один с «ложем», Чинарский отправился за остатками водки и пивом. Когда он вернулся, Валька раздевалась. Ее природная скромность обрела в густом сумеречном свете стоявшей на полу настольной лампы убежище. Она стащила водолазку, оставшись в допотопной комбинации и лифчике.

— Чего смотришь? — нервно обернулась она.

— Любуюсь, — с деланым простодушием ответил он.

Валька сняла белье и юбку. Чинарский врал. Он разглядел в Валькиной фигуре — и это несмотря на щадящее освещение — приметы увядания. Да и тело ее само по себе не отличалось особенно уж правильными пропорциями.

Будучи стиснуты лифчиком, груди казались ему сочными гранатами. Но теперь, выпущенные из чашечек бюстгальтера, груди неаппетитно повисли, словно два полусдутых мяча. На бедрах и талии скопился излишний жир. И хотя сам Чинарский не был эталоном свежести, подтянутости и красоты, все же его эгоистическое чувство прекрасного с беспощадной ясностью отмечало дефекты Валькиной фигуры.

Мощным усилием воли не дав себе охладеть, Чинарский быстро разделся и лег в постель. Вскоре к нему, теплая и покорная, привалилась Валька.

Они махнули еще по нескольку капель водки и занялись делом.

Глава III

Александр проснулся в хорошем расположении духа. Вчера он рано лег и теперь чувствовал себя отдохнувшим и даже помолодевшим. Приняв контрастный душ, он вошел в свою лабораторию. Кухня была выложена темной плиткой — Александр не любил светлых тонов. Длинный стол, изготовленный по специальному заказу, имел форму буквы Г и превосходно вписывался в интерьер кухни. Он был заставлен посудой — той, которая нужна была Александру для его экспериментов. Здесь же лежали несколько фотографий, воспроизводящих внешний вид приготовленных им накануне блюд.

Он все еще был подвержен блажи экспериментаторства. И это несмотря на то, что в настоящий момент, отрекшись от всего перепробованного и измышленного его неутихающей фантазией, он решил ограничиться тем, что называл «штриховой кухней». Ему было лень доводить блюдо до осязаемого совершенства. Готовое кушанье было уже в его воображении, так что утомлять себя техническим процессом представлялось ему верхом абсурда. В этом он напоминал удрученного людским непониманием философа, который запретил себе вступать в спор с профанами, ибо надежда хоть чему-то научить их покинула его.

«Штриховая кухня» ограничивалась воспроизведением некоего первоначального варианта блюда, весь цикл приготовления которого разворачивался у Александра в голове. Здесь имели важное значение отдельные штрихи, сообщавшие блюду оригинальный вкус и форму. Он говорил себе, что занимается простой ремесленной работой — приготовлением полуфабриката.

«Штриховая кухня» включала в себя элементы разделки и сервировки, иногда — приготовление соуса. Через ремесло, которое Александр воспринимал как искусную простоту, как некий акт смирения и чистоты, он хотел прорваться к берегам невиданного творчества с его изобилующей новизной и сложностью деталировки. Он искал новые формы и материалы.

Не ограничивая себя рамками какой-нибудь одной кухни, он хотел выработать универсальную основу нового взгляда на кулинарию — простое и одновременно сложное ремесло, которое включало бы в себя что-то и от обыденного омлета, и от искусства икебаны.

Александр взял одну из фотографий и поднес к своим близоруким глазам. На трех ложках он сосредоточил простую и изящную гастрономическую символику сразу трех регионов — Таиланда, Японии и Мексики.

Все три ложки наполняло желе. Продукты для желе были выбраны разные — соответственно кулинарным предпочтениям названных стран. Таиланд был представлен кокосовой и лимонной основой; Япония — черными водорослями и имбирем; Мексика — маисом и стручковым перцем.

В этой композиции Александр нащупывал черты все той же «штриховой кухни».

Зевнув, Александр взял другую фотографию. Тонкие ломтики трески покоились на золотисто-влажном кружеве лимонного мусса. Он вздохнул, почувствовав тупой укол прежней неудовлетворенности. Словно ему не хватало пространства или воображения.

Александр сел на табурет, обтянутый кожей цвета кофе со сливками, и задумался. Рука его машинально брала фотографии и снова клала их на стол. Сколько напрасных трат!

Он добывал перепелиные яйца и каракатиц, личи и трюфели, морских ежей и змей. Все это стоило бездну денег. И к чему он пришел? Прекрасное настроение Александра растаяло, как мороженое на языке. Теперь он тупо пялился на глянцевые квадратики и зевал.

В чем же заключалась искомая им простота? — размышлял он. Нет, не в намеренной дешевизне и доступности материала, а в принципе приготовления, в экономном использовании исходных материалов. Вот, например, перепелиное яйцо, сваренное, превращенное в пыльцу и смешанное с уксусно-дынным сиропом. Это блюдо вполне отвечает избранному им принципу. Так чем же он недоволен? Принцип измельчения и карамелизации открывает перед ним широкие возможности.

Александр поежился и снова зевнул.

А вот еще один его шедевр: трюфельный шербет. Немного трюфелей, уксуса и личи. Никакого изобилия трав и специй — все предельно просто и сжато. Из мутного потока мыслей мозг Александра выудил блестящий холодный камушек. «Компактность — вот идеал. Приготавливая то или иное блюдо, кулинар должен руководствоваться не хвастливой и самонадеянной изобретательностью, а принципом соразмерности и компактности, — продолжил Александр свои размышления, — хотя кушанье должно включать в себя какую-то изюминку. У настоящего блюда есть поэтическая душа. Задача кулинара — создать ее, то есть, избегая сиюминутного эпатажа, выстроить композицию из вкуса, запаха и формы».

Александр поднял еще одну фотографию. Боже, как он радовался, изобретя это блюдо! Равиоли с тыквой в мандариновом соусе, с посыпкой из размельченного персикового ядрышка. Александр тут же поймал языком витавший в его сознании вкус этого диковинного блюда и разложил его на составные части: волокнисто-сладкий, теплый вкус тыквы, чистый и тонкий — теста, освежающе кисловатый, в золотых крапинках — мандарина и горьковато-тминный — посыпки. Все вместе же это было похоже на тающую в таитянских водах радугу.

Александр зачарованно замер. Волна вкуса прошла по его языку тонким шелестом прибрежной пены. И его снова сковало разочарование. Сколько лет понадобится, чтобы изобрести достаточное количество поистине оригинальных блюд!

Александр отложил фотографии и принялся готовить кофе. Больше он ничего не сможет в себя запихнуть.

* * *

Проснулся Чинарский лежа на животе. Подушки почему-то не было, нос уткнулся в полосатую ткань матраса. В голове кипело раскаленное масло.

Чинарский с большой осторожностью приподнял голову, чтобы посмотреть на часы. Масло перетекло в затылок и превратилось в кусок горячего оплавленного свинца. Поморщившись, Чинарский придержал голову ладонью и медленно опустил ее на матрас. Но хитрость не удалась. Кусок свинца перекатился ко лбу и принялся долбить в виски. Чинарский знал, как избавиться от этой торкающей боли, но для этого нужно было как минимум подняться. Пересилив себя, он перевернулся на спину и сел, прислонившись к стене.

Валька сопела, откинувшись на подушки и приоткрыв рот. Ее равномерное, чуть хриплое дыхание стало для Чинарского утренним откровением. Ему потребовалось не менее десяти минут, чтобы вспомнить, что было вчера. Отгоняя боль, он перебирал в памяти события прожитого дня терпеливо, с долей иронии и удивления. Тут его взгляд поймал солнечный зайчик, отразившийся от золотистой банки «Ярпива». Судя по ее положению, она была пуста.

Чинарский облизнул сухие горькие губы. Во рту было так противно, словно он вчера жевал кошачье дерьмо.

«Так, — вспоминал он, — мы выпили две водки, потом пива, потом я ходил еще за одной». Этот последний эпизод, странным образом слившийся в его памяти с плотской горячкой, обдал его сознание холодком испуга. Он залез в заначку!

Чинарский быстро скалькулировал в уме, сколько у него осталось, и успокоился. «Но больше — ни-ни!» — поклялся он себе и приподнялся. Свинец сперва перекатился в затылок, а потом поднялся и снова застучал в темечко, словно пытался проделать там дыру.

Чинарский встал и прошлепал на кухню. Не осталось ли чего? Водочные бутылки были пусты и валялись под раковиной, в которой сморщилась пара окорочков, так и не выложенных вчера на сковороду.

В одной из банок, обнаруженных почему-то на табурете, еще оставалось немного пива. Чинарский припал к банке, словно умирающий от жажды к спасительному источнику. Сделав полтора глотка, он бросил банку на стол. «Пивом голову не обманешь», — изрек он прописную истину.