Читать интересную книгу Пробуждение - Дмитрий Щербинин

- Что же ты стоишь?.. Бери, одевайся...

Алеша машинально принял пальто, стал было его надевать, но тут почувствовал какое же оно громоздкое, стесняющее движенье - надевая его, он словно в железную клеть себя сажал, отказывался от многих возможностей потому он протянул пальто обратно маме, и также шепотом проговорил:

- Нет, нет - ведь, кажется, сейчас не осень, не зима...

Мама тоже достала пальто, тоже стала надевать, но вот остановилась, молвила:

- Не осень, не зима... А я и не знаю, какое время года... Но этот ветер он так похож на осенний, на улице, должно быть, очень холодно...

Однако, проговорив это, она приняла Алешина пальто и повесила его обратно в шкаф, тоже самое сделала и со своим. Когда закрывала, петли громко заскрипели, и если до этого еще была какая-то надежда, что то, что было на кухне не заметило их, то теперь эта надежда исчезла. Поглощенный иными мыслями, Алеша больше не думал об одежде, и всегда, до самого конца этой истории, одежда представлялась неким незначимым довеском, пятном - если бы через мгновенье у него спросили, во что одет тот или иной персонаж, то он и не смог ответить. Теперь мама направилась к их черной двери, за которой было ТО, на лестнице, но, перед тем как пройти Туда, требовалось еще проскользнуть через коридор открывающийся на кухню. Мама стала открывать дверь, и, хотя Алеше очень хотелось попросить ее остановится, он даже шепотом не мог об этом попросить - настолько велик был страх. Но вот с кухни раздался голос:

- Что же вы пошли, а блины так и не поели...

Каждое слово прозвучало настолько отчетливо, что весь страх, относительно этого исчез без следа - и вообще все страхи стали незначимыми, даже и гул ветра отошел куда-то на второй план. Алеша повернул голову, но не в сторону кухни, а прямо в противоположную - к зеркалу, которое висело в прихожей. Там стояла бабушка, и с некоторой, кажется, укоризной глядела на них. За ее спиной клубился дым блинов, и тут же Алеша почувствовал их запах - настолько аппетитный, что даже и в желудке его заурчало. Откуда-то пришла мысль, что этого не может быть, что этого надо бояться, однако - это была такая блеклая, несостоятельная мысль, что Алеша сразу же от нее отказался. То, чего он с такой силой ужасался, было теперь тем же, что и кошмарный сон, который оборвался вдруг пробуждением на раздольном, росном, но уже согретым потоками восходящего солнца лугу. И действительно казалось невероятным, что вот они уходят от этого, да еще и тайком. Мама уже приоткрыла немного дверь, и за дверью была тьма, но вот и она остановилась, тоже повернулась к зеркалу, тоже смотрела на бабушку, и чувствовала тоже, что и Алеша. И она молвила - молвила плачущим, но уже счастливым шепотом - это было счастье, когда вновь обретаешь близкого человека:

- Да, да - мы останемся... Мы покушаем...

И она, к еще большей радости Алеши, закрыла дверь на лестницу. Потом она повернулась к своему сыну, от великого душевного волнения даже покачнулась, и тихо-тихо молвила:

- Ну, вот - теперь останемся ненадолго... покушаем...

Когда Алеша вошел на кухню, он больше не удивлялся присутствию бабушки. Всякие сомнения, пустые размышления о том, что этого не может быть остались позади. Бабушка была, и душа его приняло это как счастье - это было и все, и не к чему были никакие "охи", и расспросы - тоже самое было и с матерью. Кухня, когда они вошли в нее, оказалась очень велика - однако, и это совсем не удивило Алешу, просто эти размеры не были значимыми - он сразу понял, что они здесь лишь второстепенные декорации, а потому все внимание свое уделил тому главному, что здесь было - убранству стола. Там были не только блины - далеко не только блины. Именно потому внимание Алеши привлекала здесь не бабушка, которую он уже так давно... так давно! не видел, а эти кушанья, что она в них всю душу для них выложила. Многим покажется кощунственным сравнивать кушанья, даже и самые лучше с душой однако, никто таких кушаний не видел, и видеть попросту не мог. Это был целый мир - целая сказочная бесконечность образов, все в которой было столь же желанно как любимейшие леденцы для ребенка. Конечно, невозможно увидеть бесконечность, и Алеша скорее чувствовал ее, на столе же в непосредственной близости от себя видел некое сказочное переплетенье мостов и арок, окошек, стен - и все это было создано для еды, и все это можно было есть, наслаждаясь, но не наедаясь, и познавая какие-то сокровенные тайны - все это было создано бабушкой для него, и для мамы... Мама, быть может, тоже ела, но Алеша этого не замечал - во всяком случае, если и ела, то ела немного - она никогда не ела по много, даже и самого лучшего.

Мама начала разговор с бабушкой. Однако, удивительным то был разговор. Ведь всякое общение складывается либо на сообщении собеседнику неизвестных ему вещей (будь то история убийства, или свои стихи), либо на обсуждении уже известного. Но здесь не было никаких вопросов, не было никаких обсуждений две души были настолько близки, что какие-либо слова становились уже совершенно не нужными, одна душа знала и чувствовала то же что и другая. Там были слова, но они не складывались в какой-то образ, в какие-то мысли, это просто были мелодичные, прекрасные, много-много лучшие чем у самых маститых певцов голоса. Как музыка текли они, и Алеша поглощал этот сказочный, для него созданный мир, и ему было так хорошо... так хорошо, как давно уже не было.

Но потом пришла пора идти. Что привело к этому? Ведь им было так хорошо? Ничто из внешнего мира не потревожило их гармонии, но они просто ясно поняли, что не могут оставаться здесь дольше, что там, впереди, их ждет еще что-то, они встали и пошли, оставив бабушку у ее вкуснейшей, приготовленный для внука, да и вообще для всех бесконечности.

Они открыли дверь на лестницу. Там уже не было мрака - вытягивались мягкие, золотистые лучи солнца, и плавно кружили в них обильные пылинки. Завораживало их движение - казалось, стоит приглядеться, и они подхватят, и окажешься в их, непохожий ни на какой иной мире. И там, возле двери на стоявшем там ящике для картошки сидела, провожала их бабушка. Смотрела она с некоторой печалью - как смотрела, когда провожала своего сына. И хотя здесь, при этом дневном освещении, уже отчетливо видно было, что - это не живой, в обычном понимании человек, что это только принявшее привычные, слегка прозрачные очертания нечто - несмотря на это не было ничего, кроме легкой грусти, и на прощанье не было сказано никаких слов - не нужны были никакие слова, они просто смотрели друг на друга и все понимали; и, когда они прошли это место, то уже не оборачивались, не махали руками - это были бы незначащие движения, все же чувства жили в их душах.

Мама вызвала лифт, а Алеша уже без всякого страха обернулся на лестницу. Конечно, там уже не было никакой жуткой фигуры, да он даже и представить не мог, чего это так в ней испугался - вообще страх казался чем-то таким необоснованным, чуждым. На улице было светло, и это преображение тоже воспринималось, как что-то естественное. Вот через открытое окно донесся звонкий, чистый смех детворы, и был он подобен пению весенних пташек, или журчанию весеннего ручейка. Мама все ждала лифта, а Алеша не поворачиваясь к ней, молвил:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});