Читать интересную книгу Снайпер в Афгане. Порванные души - Глеб Бобров

– Под шумок?

– Нет, потом…

– В Кундузе? (Вся отправка в ОКСВА шла через Кундуз.)

Он посмотрел на меня своими пустыми глазами и бесцветно ответил:

– Погрузка в четыре. – И после паузы добавил: – Утра…

Ну да… В марте здесь в четыре утра хоть глаз коли. Все упились до зеленых соплей. Рустама нет и не будет до утренней поверки… Да ты, чувак, соображаешь!

Развернулся, чтобы видеть лицо. Подкуриваю сигарету. У самого уже мозги пару дней как вырубились, функционирую на иных, самому не понятных принципах. Все воспринимаю целостно и кусками: чувства, эмоции, желания, мотивации. Все и сразу! Так и чурок своих как рентгеном просветил, все вырубились, можно не возвращаться, а чашму ВДВ подарить – те искать уже не будут, просто не помнят, а эти примут с радостью, им нажраться не впадлу!

Смотрю на Макса и вижу тьму. Там какое-то изображение не такое. Нет ничего, никаких чувств – только действие. Тут до меня доходит. А ведь он его убьет… Без дураков, без всяких понтов. Заколет, что свинью… Это хорошо… Чурки всю команду уроют на месте, до губы не доживем. Еще лучше – устал, спать хочу… До свободы осталось несколько часов (время я тоже интересно тогда воспринимал – как кусок расстояния в метрах: от события – к событию). Какая разница: улетим, прибьют, посадят – ну надо пацану. Чувствую, что надо… Отвечаю:

– Народ. С подъемом – все за Максом. Дело у него… Я пока покемарю.

Как позже выяснилось, «народ» был в курсе. Макс уже перетер и со Славой, и с Толяном. Пацаны испугались… Что и как он собирается делать, Макс не говорил, вообще ничего. «Я эту паскуду увалю…» – тускло и безжизненно, никаких комментариев и блеска в глазах. Но ребята же чувствуют – увалит! Точно – рубанет плоскомордого! А что, а как, а где?! А нигде и никак – молчит Макс, морозится… Ну пацаны его на меня и спихнули. Типа лидер – король банды. Угу, король, полное зомби, и банда – сборная «рюсських пидарасов»!

Тем не менее я слово сказал – сказал, все к бою готовы. Есть кто командует, есть кто делает. Все стало на свои места, ясно и понятно. Как потом рассказывал Толя, все уснули и спали до подъема (по секрету: я-то знаю, что Максим не спал!).

Я уверен, что все так мгновенно разрешилось по той же причине, по которой Рустам совершенно безнаказанно в одиночку мочил лидеров сильных и многочисленных землячеств на глазах у всего кагала. В это невозможно поверить, но у него даже «шестерок» не было. В смысле команды жополизов тире карманных палачей. Рустам сам божество, сам судья, сам палач.

И ответ тут, в этой загадке, я теперь думаю, простой. Рустам был готов к поступку, к действию. Его не интересовали последствия. Он не думал, что будет с головами тех парламентеров, которых он растирал кирзой по плацу. Его не интересовало, насколько глубоки будут порезы от стекла на лице навороченной десантуры и останутся ли целыми его глаза. Либо он был морально готов ответить за содеянное, либо просто не понимал и не задумывался над последствиями.

А скорее всего, мне почему-то именно так кажется, он за свою короткую и слишком бурную жизнь четко усвоил немудреную истину, что человеческая природа в своем подавляющем большинстве гнила. Человек слаб духом и труслив душою. Не готов ни к чему – ни к поступку, ни тем более к ответственности. Ну, изувечил он азера перед строем, ну и что? «Пойдете за него всей толпой писаться? Да куда там! В жопе не кругло! Ведь вы понимаете: раз я его порвал у вас, щенки, на глазах, то и через любого переступлю и печень вырву! Я готов! И сидеть, и под ножами упасть, а вы? Кто тут готов умереть сразу или сидеть полжизни? А?! То-то же! Ты, ты и вот ты – парашу чистить, а остальным – сосать!»

Понял он это и поставил себя вне морали и вне правил. И получилось! Вот он уже и обожествлен. Весь этот зверинец замирал при его появлении. А как весь «бабайстан» на него смотрел – с обожанием! Я думаю, что если бы Рустам действительно захотел какой-то формы культового поклонения, ну там клятву верности на коленях или сапоги лобызать, то все чуреки выстроились бы в строй! Не шучу! Я даже знаю, кто, растолкав всех, встал бы первым в очереди, засвидетельствовать свое почтение, – Мирза! Кто же еще… Эта мерзость не была готова ни к чему. Уверен, что трагедия Макса для этой смуглой обезьяны – просто оплошность. Ну на кой, спрашивается, ему были все эти проблемы с офицерами, с откупами и бакшишами? Ну, прославился средь своих, ну, особо досадил еще одному славянину? Та! Там подвигов и так хватало на два обелиска.

А вот Макс был готов к поступку. Просто он был в иных условиях, и с головой у него, скорее всего, было посложнее и покруче, чем с членом. В смысле проблем. И тем не менее он принял решение и заявил о нем. Второй отморозок – я, решение поддержал и тоже взял часть своей ответственности и за себя, и за друзей. Чего команде теперь мельтешить – нормально, разобрались. Теперь спим.

* * *

В половине четвертого дали подъем. Народ начал собираться. Тут случился неприятный казус: чуть вся операция к чертям не полетела. Подваливают ко мне три чудика престарелых и с ними срань какая-то малолетняя. Главный дедон грозно супит брови и начинает базар: так мол и так, ты душара конченная, а наш земляк и брат по оружию с хреновым бушлатом возвратиться в родную краснознаменную и трижды гвардейскую часть не может. И ремень, кстати, тоже верни на родину! Мы хоть и не десантура, но размазюкаем по полу не хуже!

А мне уж хоть кто! Спрашиваю:

– А что сам не может забрать?

Тут же чувствую сверло в затылке. Разворачиваю башню. Через две койки сидит Макс и своими бездонными зрачками давит мне на больную голову. Понял, братишка! Тупо и молча снимаю бушлат, протягиваю ремень. Взамен получаю куцую шинельку и нечто бывшее когда-то ремнем. Какая теперь разница.

Вышли на улицу. Темень, туман страшный. Промозгло, сыро. Отвратно…

Пацаны рядом. Слава, молодец, тоже как-то слинял с роты (он «местный» – ему не туда) и стоит сзади всех. Понесли бабаев – волоком, на руках, кто как. Гомон сразу поднялся, гвалт какой-то. Бабы орут, дети плачут, урюки ржут, кто-то рыгает. Полный…

Десантура идет враскачку. Обнялись и идут так строем – шатаются и что-то орут, типа – песня. Мы в середине всего этого бедлама.

Толик уцепил меня за руку – потащил куклу. Смещаемся назад, вижу: Мирза, три отморозка из его команды и пара гражданских. Все просто невменяемые. Я как гончая только носом повел – да нормально, Федя, хоть здесь вали! Никто уже ничего не рубит. Кивнул Максу. Он мне. Какая классная штука – телепатия!

Подошли с двух сторон, приняли Мирзу под руки и ведем в колонне. Наши идут сзади. Шли долго, чувствую, КПП рядом. И тут как удар сзади – по мозжечку: «Давай». Я смещаюсь влево. Под моим давлением и Макс, и тем более Мирза меняют направление, и мы втроем вываливаемся из пьяной колонны в боковой проход. Там дальше – туалет КПП. Глухое место. Я останавливаюсь. Макс по инерции протаскивает Мирзу еще метра три и тоже останавливается. Оборачиваюсь. Мимо в тумане проплывают неясные тени. Гомона еще больше, или туман резонирует, или нет… то народ встал – прощаются. Чурки в голос воют. Десантура орет, срывая глотки.

Толян со Славой сзади, озираются. Но не боятся! Чувствую! Если что, мало никому не покажется. Тут и самому Рустаму сейчас халява не обломится. Смотрю на Макса.

Он стоит, держит левой Мирзу. Тот телепается из стороны в сторону, как говно в проруби, ничегошеньки, мразь, не соображает. Правой Макс лезет за пазуху и достает нечто круглое и увесистое. Отходит на шаг и резко рубит этим Мирзу по затылку. Тот как стоял, так и сел на колени – не держали бы его за шиворот, и лег бы. Макс еще три раза подряд с размаху хрястнул его по темечку. Сзади движение! Не смотря, вытянул левую руку и перехватил Славу. Нечего землячку там делать – это их счеты!

Я вдруг понял, что у него в руках. Этот звук… я его знаю на вкус… Гравий! Мы его выгружали у штаба буквально сутки назад. Мелкий, мраморный, красивый и тяжелый – полную грабарку не поднять. Он его в перчатку насыпал и теперь гасит это недоразумение – искру Божию – как кистенем.

А Макс вошел в раж. Четвертый раз заехал на-искось и не удержал воротник. Урюк без единого звука, словно куль с тряпьем, повалился на бок. Перчатка лопнула, и гравий картечью хлестнул мне по сапогам.

Он был уже мертв. Давно. Умер сразу – с первого удара в затылок. Я это знал. Макс это знал. Все это знали.

Макс постоял над телом, оттянулся назад и заехал сапогом в грудь. Тело перевернулось на спину. Он подошел и несколько раз очень расчетливо и «правильно», по науке, ударил сверху вниз ребром каблука в центр груди. Захрустело. Мирза издал некое подобие хрипа – просто воздух из легких. Я подошел и взял Макса за локоть. Он повернул свои стволы и уперся в меня…

Могу поклясться, что в бездонной глубине этих глаз, внутри их, клубился туман! Азадбашский, густой и осязаемый, клочковатый и клубящийся под ветрами, как дым. Он желтый в лживом свете больных фонарей. Ну почему в Средней Азии все фонари желтые?! Почему у него в глазах туман? И почему он заразил им меня? Я это чувствовал на физическом уровне, как перетекание песка из одной руки в другую.