Синий Ветер склонила голову набок и заухала. Ту́пики завопили в ответ. Теперь, когда они пролетали почти над головой, Сентябрь разглядела, что на каждой птице были нарядные блестящие доспехи, как в книжках про испанских конкистадоров. Доспехи были сделаны изо льда и облеплены снегом. Из шлемов торчали собственные перья ту́пиков, служащие плюмажами.
– Даже и не думала, – пожала плечами Синий Ветер. – Волшебная Страна – это же такая скучища. Зачем тебе туда? – Она рассмеялась, и смех ее умчался в лес, отражаясь и разбиваясь о деревья.
И тут одновременно произошло несколько вещей.
Бандиты взмыли в небо: ту́пики, Синий Ветер, модель А, а вместе с ними изрядное число березок, вырванных из земли страшным бреющим ветром.
Беатрис взвился вверх, преграждая им путь, вытянув струной длинное серебристое тело, сверкая ослепительно белыми острыми зубами.
Бумер бросила крюк и распустила волосы. Это было такое простое естественное движение, что Сентябрь понятия не имела, зачем она это сделала, пока не увидела, как масса волос, разлетевшись во все стороны, образовала сеть из проводов, искрящихся электричеством, широкую и крепкую, как парус корабля.
Сентябрь закричала, сама не зная, кого она хотела предупредить – собаку, птиц, Бумер или Синий Ветер. Впрочем, это не имело значения.
Беатрис щелкнул зубами под самыми брюшками птиц. Те насмешливо защебетали в ответ. Он промахнулся и в первый, и во второй, и в третий раз, потому что до птиц ему было не достать. Он грохнулся обратно на землю, дергая мордой и скуля от отчаяния. Как только собака покинула воздушное пространство, Бумер метнула электрическую сеть навстречу бандитам. Сентябрь была уверена, что все они поджарятся насмерть, но Синий Ветер только захихикала. Подмигнув Сентябрь, она завертелась волчком, как фигуристка, на спине самого большого ту́пика. Поток птиц вытянулся, ужался, съежился и с ходу проскочил через ячейки электрической сети, а вслед за ними проскользнула и модель А, тоненько сигналя в прыжке.
Внезапно ветер стих. Все замолкло. Бумер застыла столбом, в гневе зажав в бриллиантовых кулаках концы ее электрической сети. Беатрис еще раз завыл воем, схожим с паровозным гудком.
Сентябрь, пытаясь перевести дух, посмотрела на Линейщицу, потом на Конденсатор. Затем взглянула вслед исчезающему вдали Синему Ветру. В голову ей пришла совершенно четкая мысль. Бумер не позволит ей пересечь границу. Работа Линейщицы в том и заключалась, чтобы говорить «нет» и преграждать путь. Точно так же, как работой сивиллы было говорить «да» и открывать путь. Как ее собственной работой было записывать папину температуру и смотреть за беременной кобылой Пауэллов, даже когда та кусалась. Делаешь свою работу и отвечаешь за нее. На этом держится мир взрослых, и их магия тоже.
Прежде чем Линейщица смогла ее остановить, прежде чем Беатрис вновь поднялся на задние лапы, Сентябрь прижала локтем свою банку из-под джема, рванула вперед – и прыгнула что было сил. Она нырнула в ту же ячейку сети, что поглотила стаю ту́пиков, в зазор между потрескивающими бело-голубыми проводами, шириной как раз чтобы пропустить девочку. В последний момент она зажмурилась, ослепленная потоком сверкающих искр и внезапной уверенностью в том, что оттолкнулась недостаточно сильно для прыжка! Сейчас она запутается в проводах и обратится в пепел. Поздно, слишком поздно она решилась!
Сентябрь вмиг исчезла в своем мире, как исчезает, погаснув, светлячок. Бумер вздохнула. Она пнула столб забора, который в ужасе разлетелся на части еще до того, как ее огромная нога приблизилась к нему. Линейщица опустила сеть волос, как занавес, и тут же снова исчезла. На этот раз Беатрис тоже испарился. От них обоих в воздухе остался висеть только отголосок собачьего воя.
Глава III
Посетители с сомнительной репутацией
в которой Сентябрь приземляется в уже знакомом городе, спорит с Ветром, делает отчаянный выпад в сторону стоицизма и принимает к сведению некоторые факты относительно крушения политических и экономических режимов
Выполнив один из самых неуклюжих кульбитов в истории акробатики – кувырок с переворотом через крыло, – Сентябрь свалилась с неба.
Падать было невысоко. Сеть Линейщицы без всяких церемоний и приличий вывалила ее на сухую пыльную дорогу с высоты достаточной, чтобы дать понять, что ею весьма недовольны. Сентябрь приземлилась на колени, брякнувшись так, что пробрало до самой макушки. Она моргнула, но не издала ни звука. Глаза отказывались открываться в полной уверенности, что их хозяйка поджарилась до хруста. И даже когда она начала ощущать грубую ткань своих штанов и совсем не обугленную кожу рук, глаза все не открывались. Вдруг она глянет, а мир вокруг нее – совсем не Волшебная Страна, а какой-нибудь ужасный заброшенный ветхий сарай на Линии или просто лес за домом мистера Альберта?
«Один глаз, потом другой. – Сентябрь пришлось повторить это дважды, прежде чем ее веки послушались. – Один глаз, потом другой. После этого смотри и будь готова к встрече с тем, что увидишь».
Небо оказалось не голубым и не черным – не день и не ночь, а пламенные всполохи сумерек. Сияние алого и бордового, ярче кипящей ртути и павлиньего хвоста, будто сочилось из воздуха, омывая каждый предмет. Сентябрь стояла на коленях на выцветшей серо-зеленой линии, прочерченной, даже прорезанной, в широкой и длинной дороге. По обе стороны мягкие дымчатые колонны взмывали к ярким волнистым облакам. Колонны – да не совсем! Одни очень высокие и очень шаткие; другие – как башни кафедрального собора, но не выложенные из ровных кирпичей, а сколоченные ржавыми гвоздями из досок. Третьи были сложены из красивых каменных плит, зато снизу доверху зияли огромными дырами. И очень, очень многие колонны были перевязаны длинными шелковыми лентами с восковыми печатями – черными, белыми, красными или золотыми, – и все эти ленты были в пятнах и потеках. Сквозь дыры можно было разглядеть рисунки: линии, дома, смешные дракончики с гигантскими ноздрями, плавающие в тщательно вычерченных морях. Это были огромные свитки пыльных пергаментов – каждая складка, сгиб и надрыв отливали ультрамарином. Дорога, что зашуршала у нее под ногами, как только она поднялась с колен, тоже оказалась из бумаги, старой плотной глянцевой бумаги, на которой пишут только о самом прекрасном или очень важном. На самом верху свитков Сентябрь увидела церковные башни и виллы, фермы и сады. Кудрявый баран свесился через край и блеял на все, что видел внизу. Его блеяние неясно отражалось от стенок бумажного ущелья. Там и сям виднелись башни, увенчанные проржавевшими куполами. Как раз в таких сооружениях ветер воет всего сильнее, свищет всего громче и визжит всего пронзительней.
Впереди разворачивался огромный жемчужно-фиолетовый горный хребет, похожий на бесконечный ряд библиотечных полок. Туча галдящих птиц кувыркалась и плясала, направляясь к этому взгорью. За ними клубами вился автомобильный выхлоп.
Сентябрь хотела прыгать от радости на этой дороге и кричать в сияющие небеса. Она могла бы сделать сальто, настоящее сальто, по всем правилам. Она желала ликовать и возносить к облакам всяческий вздор, она была готова поцеловать любого, кто окажется рядом, только никого не оказалось, ну и ладно. Ничего из перечисленного она не сделала. Вместо этого она прижала руки ко рту и задрожала всем телом, как собака, виляющая хвостом. Лицо ее покраснело от натуги – так трудно было удерживать внутри весь шум и тарарам, учинить который рвалось ее тело. В этот момент громче всего говорила голова, и голова эта хотела оставаться холодной и собранной, как Ветер. Быть проницательной и предусмотрительной, как надлежит Ветру. Когда ты выставляешь напоказ все, что внутри, люди смотрят на тебя косо. Никто никогда не говорил ей, что ликовать, плясать от радости и нести чушь – это по-детски, но она каким-то образом чувствовала, что так оно и есть.
Должна ли я ей об этом сказать? Следует ли мне быть добрым и понимающим рассказчиком и отвести нашу девочку в сторонку? Стоит ли прикоснуться к ее новому пылкому сердцу и напомнить, что она больше не принадлежит к вовсе бессердечному племени детей и даже не является более владельцем дикого юного сердца тринадцатилетних девочек и мальчиков? О Сентябрь! Сердца, запертые в наших грудных клетках, – фантастическая куча нежных и страшных чудес, но они, эти сердца, нуждаются в дрессировке. Беатрис мог бы тебе об этом порассказать. Сердце может научиться множеству трюков, и каким оно станет зверем, во многом зависит от того, знает оно команды «сидеть» или «лежать», подает голос или лапу, кувыркается или поднимает тревогу, охраняет или нападает, ищет или сторожит. Но самый главный трюк, которому всякий рад выучиться в ту самую секунду, как только заполучит сердце, – это притвориться бессердечным. Это первейшая опасность для наделенных сердцем. Следует ли мне предупредить ее о том, о чем ни вас, ни меня не предупреждали?