крыле звездолёта. И отдыхать она ушла задолго до того, как все они оторвались от праздничного стола. А к возне и шорохам в отсеке Радослава Кук, действительно, не прислушивался. Не до того ему было.
– Она вещунья, как и я, – соврала Пелагея ему в отместку, – Лана почувствовала атмосферу измены. Она не простит тебя, Кук! Я никогда не прощала изменников, и ей завещала то же самое. Нельзя прощать. Даже любя, даже страдая, даже помня всю жизнь.
– Не издевайся. Я и сам вчера заметил, как она на Радослава глаз положила. Девчонка глупая! Ты ещё не знаешь, что ты теряешь, а что приобретаешь на свою беду, -обратился Кук к Ландыш. На Радослава он даже не взглянул. – А если начистоту, Ландыш. Я никогда не унижался перед девчонками. Нет, значит, нет. Такую ли я себе найду на Троле. Розанчик неземной. Или нежный ирис инопланетный. Или целый букет. На каждую ночь разный чтобы цветок был.
– На планете «Ландыш», развратник. А не на твоём, скверно звучащем Троле, – упрямо поправила его Ландыш.
– А-а! – вскричал Кук, – ревнуешь? Уже страдаешь? Скучаешь без моих ласк? – он вроде бы и шутил, но Радослав, зная всю подноготную, передёрнулся от его клоунады. – Какой же я развратник? Ландыш, дочка моя названная, – продолжал Кук свою постановочную импровизацию, насмешку над девушкой. – Я хватаю всякий миг быстро убегающего времени за самый хвост. Было бы мне как тебе двадцать, я бы ухаживал за тобою хоть год, хоть два, дыша в твои ладошки и даря вздохи и ахи. Но мне надо жить прямо тут и здесь. Ибо того, что для тебя будущее, у меня может и не быть.
То, что он разозлён, Радослав отлично понял. Поэтому крутанул кресло, обернулся к девушке и обнял её ответно за талию, слабо выраженную на худеньком теле. Она ярко осветилась синими глазами. Мать молчала. Андрей замер. Кук, как и положено клоуну оскалился фальшивой улыбкой, став той самой «лошадушкой» с крупными квадратными зубами, но с волчьими, очень красивыми для старика, тайно угрожающими глазами цвета винограда. Янтарно-зелёными. Каштановые, сросшиеся брови, не имеющие ни единого седого волоска в себе, прорезала гневная продольная морщинка на лбу. Стариком он, понятно, был только по возрасту. По виду уж никак. Наберёт свой обычный вес, и будет тот же самый богатырь, что и был когда-то. – Ты чего в стазис-камеру не пошла? – громыхнул он голосом командира, что было неуместно по отношению к девушке, не бывшей ни в его подчинении, ни курсантом, ни космической десантницей.
– Зачем? – спокойно ответила за дочь Пелагея. – Ты же сам сказал, что нас ждёт «Пересвет». Я и Веронику с Алёшей оставила в ожидании скорого перемещения на другой звездолёт.
– А кто тебе сказал, что Ландыш будет взята на Трол? – пёр Кук, – Я на «Пересвете» буду старшим. Это мой звездолёт. Я его вызвал. Я отдаю приказы.
– Ну уж! Не завирайся, – одёрнула его Пелагея. – Ты над нашей базой на Троле, а уж тем более над самим проектом «Паралея» не главный. Там Разумов Рудольф Горациевич – ГОР, а не ты. Ты человек важный, но ведь не единственно- неповторимый. Конечно, ты вписан очень значимой составляющей во все разработки будущего воплощения, но ты даже не разработчик. Ты в случае чего сменная деталь, пусть и важная, крупная, а сменная. Смирись. Прошлое, Кук, твоё славное прошлое, там и осталось. В прошлом. Будущее принадлежит всем поровну.
Кого выбрать?
Кук не препирался с нею. – Что ни говори, – сказал он, – а тесная кубатура препятствует неохватной любви к ближнему. Любить человечество хорошо на приличном расстоянии от него самого.
– Откуда? С того света, что ли? Или из грязной кучи человекообразных картофелин? – не выдержал Радослав.
– Не с тобою я разговариваю. А с Пелагеей.
– Не наговорился ещё? – спросила Пелагея у Кука. – Будь я моложе, да и ты желательно, вот бы я тебя перевоспитала. А теперь уж никому не удастся. Старому дереву ствол не выровняешь. Если только в следующей жизни ты родишься в новом теле.
– Реинкарнация? Она мне без надобности. Она для второгодников. Если вообще не чушь архаичная. Что же ты не перевоспитывала тех, кто тебя бросал в твоей молодости?
– Кто бы это? – Пелагея нагнулась к пульту, выискивая то, чего там не было. Уши её зарозовели как у девочки.
– Тот, кому я скелет согнул. Вот я был воспитатель.
– Если ты не закроешь свой файл, я сам согну тебе скелет, не пощадив твоих седин, коих у тебя и нет, – не выдержал Радослав.
– А-а! – привычно вскричал Кук в театральной манере. Он и был таким актёром до времени. Поскольку был явно ущемлён стиснутым пространством звездолёта, – Файл-то я закрою, да память свою не могу. Сделает это только мой, да и наш всеобщий Космический Программист. Если, конечно, ты его не опередишь. Только вот что. Не обольщайся моими годами, в коих у меня перевес, а ты думаешь, что вследствие того я и захирел. Нет, Радослав Пан. Я только кряжистее стал. И дам тебе почувствовать это на просторах планеты, которую вы нарекли «Ландыш». Здесь тесно, душно, как в гробу. Я и чувствую себя мертвецом. А как воспряну, вдохнув оживляющей атмосферы, ты поймёшь, что я не лгу, не хвастаю. Вот Пелагея соврать не даст. Обманул я твои ожидания, Пелагея? Или же превзошёл их?
– Не отвечай ему, – опередил Пелагею Радослав, – я не спал. Хотя и сильно устал. Ты напомнил мне нечто, но поскольку прошлое стёрто без шанса его восстановить, да и к чему, я и не буду в том крошеве копаться. Ты же чуть стену в отсеке не обрушил, герой-любовник. Надо же понимать, где ты. А если бы за нею Ландыш спала? Или мальчик Алёша?
– Так я знал, что дети в другом крыле. А тот отсек пустовал обычно. Я и не знал, что ты там третий лишний. Девочку бы постеснялся, такие вещи говорить.
– Оно и видно, как ты стесняешься перед девочками, – процедил Радослав.
Очевидно устыдившись, Кук перевёл разговор, – А мне нравится это имя. Планета «Ландыш»! А, Пелагея? Красиво и многообещающе.
– Правда, Белояр? – Ландыш подошла к нему и привычно прижалась к его затылку подбородком, положив руки ему на плечи. – Ты чего сердитый? Даже красный стал. А я ещё ничего не решила, Белояр. Я как тебя вижу, решение моё в отношении тебя начинает шататься. Оно непрочное. Я там всё решу. Ладно? – девушка поцеловала его в лысину, вернее прикоснулась губами. – Мне нравится, всё же, как ты пахнешь, Белояр. Какой-то свежей травой,