- Мы справимся вместе, - добавила Гермиона, взяв Джинни за руку, но та покачала головой.
- Мне нужно идти, - сказала она. - Пожалуйста, пойми и отпусти. Как я понимаю и принимаю, что ты не могла дать нам о себе весточку все эти полтора года. Я понимаю - и прощаю тебя, Гермиона. Пойми и ты меня. Я должна идти, чтобы никто больше не пострадал. Я прошу тебя по-хорошему, потому что если ты будешь мне препятствовать, придется наложить на тебя Петрификус Тоталус.
Гермиона почувствовала себя так, будто на нее уже наложили это заклятье. Она кивнула Джинни, не найдясь с ответом, и некоторое время оторопело смотрела, как та отряхивает одежду, и лишь потом сообразила, что в таком виде Джинни точно никуда нельзя идти.
- Ты должна переодеться. Подожди, сейчас я принесу кое-что из своего, - сказала она и, не дожидаясь ответа, помчалась в свою спальню. Слава богу, они с Джинни были примерно одного роста и схожей комплекции. Разве что, у той бедра шире, так что, наверно, в этих джинсах ей удобно не будет. В этих тоже... Остается платье. Вот это, алое. Его подарил Северус на прошлый день рождения, но оно всегда казалось Гермионе несколько неподходящим по цвету. А вот Джинни будет хорошо. Такой оттенок красного в сочетании с ее длинными рыжими волосами превратит ее то ли в огненную валькирию, то ли в феникса. В любом случае, на робкую овечку она похожа не будет.
- Очень красиво, Гермиона, спасибо, - сказала Джинни, облачившись в новый наряд. - Мне приятно думать, что в этой миссии со мной будет частичка тепла близкого человека.
- Береги себя, милая! - с этими словами Гермиона обняла подругу.
У нее не было уверенности, что отпускать Джинни - хорошая идея, но внутреннее чутье подсказывало, что не пустить ее не удастся. Дело даже не в Петрификус Тоталус - Джинни горела решимостью, которая никак не сочеталась с ее физической слабостью. Ее как будто что-то увлекало вперед, и вот с этим "чем-то" Гермиона не рискнула бы сейчас вступать в поединок, даже если бы была вооружена волшебной палочкой.
А может быть, ей в глубине души просто хотелось, чтобы Джинни ушла и перестала быть ее заботой. От этой мысли Гермионе стало стыдно, и она поспешила сказать:
- Я рада, что ты пришла в себя, Джинни. И очень рада, что мы поговорили.
- Я тоже. Мне тебя не хватало, - ответила та. - Ну все, пора. Передай Снейпу то, что я просила, когда его увидишь, и береги, пожалуйста, моего брата. Надеюсь, мы еще увидимся. Но если не увидимся...
- Увидимся, - перебила Гермиона. - Я верю.
Джинни кивнула, отстранилась от подруги, снова пробормотала, что пора - и, не оглядываясь, практически побежала к двери. Миг - и ее нет, будто никогда не было. Тишина.
Гермиона без сил опустилась на диван. В голове шумело. Столько ухаживать за Джинни, чтобы отпустить ее на все четыре стороны и испытывать по этому поводу смесь чувства вины с колоссальным облегчением. А все потому что ее съела ревность. Соберись, тряпка, просто соберись! Ты должна! К черту ревность, к черту Северуса, к черту боль, которая ворочается внутри, как сотни поганых червей, и пробирает до костей. Ты Гермиона Грейнджер, и ты сильная! Ты не разорвешься на части от жажды вновь дотронуться до него и ощутить его тепло. Ты не истечешь кровью от раны, зияющей в искалеченной душе, которая хочет вновь почувствовать себя защищенной и любимой! Ты сделаешь то, что должна, а пока не сделаешь - не погибнешь!
- Я сделаю все, — прошептала Гермиона в ответ внутреннему голосу. — Я должна. Я пообещала. Я все сделаю!
— Конечно, сделаешь, — вдруг раздался до ужаса знакомый голос. — Ты умная девочка и все сделала правильно. Ты сильная и смелая, и я в тебе не ошибся. Ты принимаешь единственно верные решения, даже когда твое сердце разбито и рвется на части от боли. Впрочем, другого я и не ожидал. Ты справишься, Гермиона Грейнджер, и я сделаю все необходимое, чтобы облегчить тебе задачу. Все получилось так, как я предрекал, и мы на верном пути. Не грусти, девочка. Очень скоро станет легче. А пока не держи боль в себе, дай ей выйти наружу и выплеснуться в пространство, дай ей отпустить тебя. Я приказываю: откройся своей боли. Откройся и искупайся в ней с головой, потому что все уже произошло, и все сделано правильно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Потоки слез против воли Гермионы полились из ее глаз, перед глазами насильно побежали те самые картинки, от которых все эти дни хотелось повеситься. Он вновь копался в ее голове, беспардонно прокручивая диалоги с Северусом, Джинни, медсестрой-сменщицей в Мунго, акцентируясь на самом болезненном для Гермионы, заостряя на этом максимум ее внимания, заставляя смотреть, как заезженный фильм. "Откройся боли и искупайся в ней с головой". Так и происходило. Тело Гермионы свело судорогой, она непроизвольно дернулась и буквально упала на Темного Лорда, который как будто только этого и ждал. Он подхватил Гермиону на руки так легко, как если бы она была былинкой, а не живым человеком. Его глаза показались ей совершенно незнакомыми без привычного красного отлива - удивительно синими, глубокими, как толща океанской воды, магнетическими, как ночное небо, неподвижными, как застывшая вечность, недоступная смертному человеку.
И это последнее, что осталось в ее памяти.
Глава 3. Жизнь за жизнь
Needed elsewhere
To remind us of the shortness of our time
Tears laid for them
Tears of love, tears of fear
Bury my dreams, dig up my sorrows
Oh, Lord why the angels fall first?..
Вся жизнь - лишь миг, кошмарно краткий
И полный слез любви и страха.
Мечты стирались без оглядки,
Навечно становились страхом.
Их не пробудят звуки лир,
И солнца луч во мраке тает...
Зачем устроен так наш мир,
Что ангел первым погибает?..
Nightwish "Angels fall first". Вольный стихотворный перевод К.Буяновой
Его провожали, как героя. Весь Хогвартс оделся в траур - кто не хотел, тех заставили. Это были поистине королевские почести. Слизеринцы и особенно слизеринки рыдали в три ручья, но, что интересно, много горя было и на лицах тех, кому вроде бы совершенно не за что было любить Хорька.
Всех учителей и учащихся согнали смотреть на процессию. Кто-то боялся и плакал от страха, многие девушки вскрикивали, особо впечатлительные лишались чувств. Невилл пытался протолкнуться из задних рядов, чтобы в последний раз увидеть до тошноты знакомое лицо.
Судя по всему, Упивающиеся вряд ли по достоинству оценят его рвение, но уже наплевать. Он все равно посмотрит в лицо человеку, который сдал Волдеморту Гарри Поттера ценой собственной жизни. А что, и правда, из ряда вон героический поступок. Этот трусливый слюнтяй благородных кровей окончил войну и умудрился еще и вовремя сложить голову за благое дело. Скорее всего, его смазливая физиономия будет красоваться на знаменах нового Хогвартса с единственным факультетом Слизерин. Невилл судорожно сглотнул и протиснулся вперед.
Ему повезло — гроб двигался как раз мимо первых рядов, медленно, величаво, торжественно. Мерзопакостная Алекто Кэрроу вела процессию, как будто в произошедшем была хоть какая-то ее заслуга. Невилл встал на цыпочки, стараясь увидеть лицо "героя", и ему это удалось. Он отпрянул. Малфой действительно выглядел так, будто умер… героем. Его лицо было спокойным, чистым и даже каким-то ангельским. Как будто он не мертв, а спит, и белесые ресницы вот-вот распахнутся. Разве что неестественная даже для Малфоя бледность выдавала то, что жизнь давно покинула это тело, столь любимое женской частью населения Хогвартса.
Невилл содрогнулся. Герой. О великий Мерлин, Малфой что, действительно чувствовал себя героем, когда сдавал Гарри Поттера?! Какая мерзость, какие же извращенные мозги у этих приспешников Волдеморта! Они что, действительно считают, что поступают правильно? Идиотизм, чистой воды идиотизм!