Читать интересную книгу Мой любимый клоун - Василий Ливанов

Алиса ударилась в барьер, вскочила, бросилась в центр манежа, отведя в комплименте левую руку, приветствовала публику и убежала за форганг.

Зал, приняв все как должное, бушевал в восторге. А за форгангом на ковровой дорожке без памяти лежала Алиса Польди, и старый гимнаст, стоя на коленях, плача, целовал ее безжизненные руки.

Врачи определили три перелома — два правой руки и ключицы — и тяжелое сотрясение мозга. Романа вызвали в Варшаву.

Когда Алиса смогла ходить, они подолгу сидели на Старой площади, кормили голубей и пили пиво в кабачке «Под крокодилом».

О случившемся несчастье они не разговаривали. Когда с Алисы сняли гипс, Роман должен был вернуться домой. Провожая его, она сказала:

— Можешь быть уверен, Роман, ты еще увидишь воздушную гимнастку Алису Польди. Даю тебе честное слово.

И свое слово Алиса сдержала.

Из подъезда с торпедной скоростью одна за другой вылетели две кошки. На клетке допотопного лифта висела знакомая Роману до мелочей табличка «На ремонте».

Поднимались медленно. Роман часто оскальзывался на ступеньках, останавливался, повисал на перилах и разглагольствовал:

— Знаешь, как я представляю себе рай? Сплошной подъезд, вроде этого. Лифт, конечно, не работает. Ступеньки, которым требуется зубной врач. Полоумные кошки шмыгают. Постоянный запах кислой капусты, иногда для разнообразия паленой резиной пахнет, а иногда арбузами. На первом этаже какая-то подозрительная лужа — это обязательно! А я гуляю по лестнице и звоню в любую дверь. И за каждой дверью — Алиса!

— А я? — ревниво поинтересовался Синицын.

— Ты, как друг, таскаешься по лестницам со мной. Разве не ясно?

— Ясно. Только я в аду.

— А какой у тебя ад?

— Такой же, как у тебя рай. Только я звоню во все двери, а мне никто не открывает.

— Брр! — затряс башкой Роман.

Они стояли перед дверью в его квартиру.

— Птица, повтори для меня свою гениальную рожу.

— Опять?!

— Мне нужно. Скорее.

Синицын повторил. Роман глубоко вздохнул, растроганно пролепетал:

— Спасибо, — и нажал кнопку звонка.

Дверь открылась.

За дверью стояла Алиса.

— Скажите, пожалуйста, — церемонно кланяясь, зажужжал Ромашка, — это квартира народной артистки Советского Союза Алисы Польди?

— Нет, — отвечала Алиса. — Здесь живет великий клоун Роман Самоновский. Но только он сейчас, к сожалению, не может к вам выйти. Он, простите, совершенно пьян.

Потом Алиса варила им кофе, особенный, по аравийскому рецепту разваривала кофейные зерна — Алиса вообще знала массу оригинальных кулинарных рецептов — и слушала Синицына.

С тех пор как Синицын подружился с Романом, у него вошло в привычку все без утайки рассказывать о них двоих Алисе во время редких встреч.

О них двоих — потому что свою жизнь без Ромашкиной дружбы и партнерства Синицын уже не мог себе представить.

— Сережа, — Алиса никогда не называла Синицына Птицей. — Сережа, я все поняла, насколько может понять женщина, у которой никогда не было детей. И, по-моему, нам, цирковым, лучше, честнее, что ли, оставаться бездетными. Как это ни грустно. Я часто думаю об этом. Ведь я сама из цирковой фамилии. Но прошли времена моих родителей, когда дети росли прямо в цирке, под ногами у взрослых, и цирк был для них домом, и школой, и всем на свете. Теперь артисту приходится выбирать: его искусство или его ребенок. Если артист хочет остаться артистом в полном, цирковом смысле этого слова, а не просто остаться в цирке. Не таким, как ты, Сережа, рассказывать, какое подвижничество наша работа. И ваш успех — я знаю, читала, слышала — это только начало ваших настоящих мук, Сережа.

И в первый раз за этот вечер Синицын радостно рассмеялся и обнял острые, обтянутые шерстяным свитером плечи этой удивительной женщины. Вчера закончить гастроли в Лос-Анджелесе, шестнадцать часов лететь над океаном, варить ночью кофе двум пьяным мужикам, а думать только о цирке, каждую секунду жить только своим артистическим долгом.

— Но ты все равно сделаешь по-своему, Сережа. Я знаю.

Сели за широкий кухонный подоконник. После двух обжигающих глотков необычайно душистого и крепкого кофе Синицын ощутил себя абсолютно трезвым. Ромашка от кофе отказался наотрез. Пока Синицын с Алисой разговаривали, счастливый супруг беспорядочно бродил по квартире, отыскивая где-то им припрятанные и досадно позабытые полбутылки вина.

Он ворвался в кухню, размахивая пыльной зеленой бутылкой, из которой плескало во все стороны, и вопя о своей невероятной удаче:

— Нашел! В старом валенке нашел!

— Если ты на манеж теперь выходишь так темпераментно, — сказала Алиса, — это прекрасно. Поздравляю. — И отняла у Ромашки вожделенную бутылку. — Сейчас же пей кофе. Если будешь себя хорошо вести, тогда посмотрим…

Роман глотал кофе и проигрывал чудовищное отвращение к этому напитку. Допив, показал пустое дно чашки и потребовал за свои кофейные муки немедленного вознаграждения.

Алиса протерла пыльную бутылку и достала три высоких стакана.

Ей пришлось долго шлепать Романа по рукам, но он не успокоился, пока Алиса не разлила всем вино.

Подняли стаканы, и Алиса вдруг сказала: — Я хочу видеть вас обоих сразу. Давайте перейдем за большой стол. Только стаканы — чур! — не ставить.

В шесть рук перетащили все хозяйство в столовую. Уселись.

— Я скажу тост! — заорал Роман.

— Нет, скажу я. А вы будете слушать.

Алиса вдруг побледнела, губы сжались в бескровную полоску, глаза смотрели в лица друзей с гипнотической прямотой.

— Клоуны! — Голос Алисы заметался в дружеском треугольнике, ударяясь прямо в сжавшиеся дурным предчувствием сердца мужчин. — Милые мои клоуны! Сегодня мы навсегда прощаемся с замечательной, да, замечательной — мы все трое это знаем, — с замечательной цирковой артисткой Алисой Энриковной Польди. Прошу встать!

И щелкнула языком, как шамбарьером, — ап!

Мужчины вскочили, не веря своим ушам.

Роман смотрел на нее, растеряв за эти минуты и опьянение и веселость.

— Алиса, любовь моя…

Она со стукам поставила пустой стакан.

— Ромашка, милый… Мальчики… если бы видели… вчера в первый раз за всю свою жизнь… на публике… в первый раз я пристегнула лонжу.

Она опустилась на стул и устремила взгляд далеко-далеко — куда? Может быть, на стенки в маленьком белом домике на берегу Черного моря.

— Алисочка… — утешал Роман, не решаясь к ней прикоснуться. — Ну что ты, Алисочка. Ты же гениальная… займешься дрессурой, будешь дама с собачками. — А сам часто моргал и шмыгал носом.

— Не надо, мой хороший… Всему когда-то приходит конец.

…Синицына оставили ночевать в кухне на раскладушке.

Выход пятый

День не задался с самого утра. Опять к телефону подошла Мальва Николаевна и протрубила свое «алло». Не завтракая, помчались к царю Леониду за машиной, но все-таки опоздали на утреннее представление. Спасибо, Димдимыч догадался переставить номера.

Топали за кулисы вокруг всего зала по пустому фойе.

Смешная они пара — Синицын с Ромашкой. Даже на улице, не зная, что это клоуны, их провожают улыбками.

Сергей Синицын, гривастый, как лев, высокий, угловатый, шагает широко, твердо опуская ногу на каблук и слегка косолапя. Но в этой на первый взгляд нескладности его длинной фигуры таится особенная пластика, даже элегантность движений, в полной мере оживающая на манеже, когда Синицын облачается в белый костюм Белого клоуна.

Роман — маленький, крепкий, приземистый, можно сказать, массивный, но кажемся совершенно невесомым благодаря своей прыгающей походке. Эта походка создавала впечатление физической несолидности, почти неполноценности. У людей, не знающих Романа, даже вызывала к нему недоверие и подозрительность: чего, мол, он так подпрыгивает, с какой стати?

Но для клоуна Самоновского его несолидность была даром божьим: по манежу он скакал легко, как мячик.

Синицын говорит медленно, голос глуховатый, тембр такой, что ни с кем не спутаешь. А Ромашка так и чешет языком, заливисто, звонко.

И в гриме Рыжего физиономия Ромашки такая же, как в жизни: с лукаво-шаловливыми, близко поставленными глазами и пухлыми щеками, только нос, конечно, нормальный, не красный.

Пока поспешно одевались и гримировались, Ромашка волновался:

— Я с тобой поеду за мальчишкой. Как договорились, ладно?

Отыграли последнюю репризу и, не кланяясь, убежали с манежа.

Роман остановился зачем-то с Рюминым, а Синицын уже начал подниматься по узкой чугунной лестнице, когда сверху, отбросив его в сторону, пронеслись какие-то очень знакомые женщины в оранжевых трико с большими блестками, и бегущая последней неожиданно больно прижала его к перилам, и он близко-близко увидел грустные дымчатые глаза.