свет ударил в его глаза — жалюзи здесь всегда были открыты. Из окна, невдалеке, виднелись белые от снега сосны. Зеленоватые стены здесь выглядели умиротворяюще. Три больничные койки. Одна, крайняя правая — занята. Звук кардиомонитора вернул его из мыслей: он встряхнул головой, будто отбрасывая воспоминания. Перед ним все также лежал его старый друг, отец самого сложного пациента больницы, прошлый главврач — Павел. Любому трудно было поверить, что когда-то это тело вновь оживет. Но Федор Юрьевич отказывался в это верить: он отстаивал его аппараты жизнеобеспечения перед каждой комиссией — ведь если он откроет глаза, то его можно будет использовать для лечения сложнейшего пациента региона.
На тумбочке слева от кровати лежали аккуратно сложенные листы бумаги:
11.01.2017
Исаев Иван Павлович, 21 год. Не ориентируется во времени и пространстве. Считает, что живет с давно умершей матерью. Называет себя Эвертом. От таблеток отказывается.
04.02.2017
Таблетки все еще не принимает. Что же у тебя за сын такой, а, Паш? Что с ним делать…
09.04.2017
Аккуратно подкладываем в еду таблетки. Он активно со всеми знакомится — скоро будет знать всех, кроме третьего этажа. Туда он точно не попадет, обещаю, Паша.
25.10.2017
Он забыл свое имя. Перестает есть. Черт! Может, стоит попробовать что-то еще?..
18.03.2018
Выступил перед врачебной комиссией. Они одобрили мой вариант лечения больных при помощи остальных пациентов. Попробуем!
Он сел писать очередную «записку в будущее», но его прервал сильный топот на лестнице. Кто-то явно бежал сюда. Выйдя в коридор, он увидел худое тело Ивана, отбивавшегося от санитаров с одной лишь целью — попасть в палату на третьем этаже. Крики сопровождали погоню. Федор Юрьевич вытянул руки, заграждая ему путь, но тот, будто предчувствуя его маневр, нырнул вниз, и оказался в палате. Главврач потерял дар речи: самое страшное, что могло произойти в этой больнице, только что произошло. Он стоял в окружении четырех санитаров. Они, глотая ртом воздух, просили прощения, объяснялись, старались оправдаться — только Федор Юрьевич их не слышал. Он медленно развернулся и зашел в палату. Солнечный свет. Сосны в окне. Повернувшись вправо, он отдаленно услышал крик: «Папа!» Это был крик радости, гнева и печали. Эверт сел на соседнюю кровать и заплакал. Что-то изменилось. В голове главврача даже промелькнула мысль, что эта встреча может помочь Эверту вернуться в реальный мир. Здесь он посмотрел на своего старого друга — он открыл глаза.
Он сел писать очередную «записку в будущее», но его прервал сильный топот на лестнице. Кто-то явно бежал сюда. Выйдя в коридор, он увидел худое тело Ивана, отбивавшегося от санитаров с одной лишь целью — попасть в палату на третьем этаже. Крики сопровождали погоню. Федор Юрьевич вытянул руки, заграждая ему путь, но тот, будто предчувствуя его маневр, нырнул вниз, и оказался в палате. Главврач потерял дар речи: самое страшное, что могло произойти в этой больнице, только что произошло. Он стоял в окружении четырех санитаров. Они, глотая ртом воздух, просили прощения, объяснялись, старались оправдаться — только Федор Юрьевич их не слышал. Он медленно развернулся и зашел в палату. Солнечный свет. Сосны в окне. Повернувшись вправо, он отдаленно услышал крик: «Папа!» Это был крик радости, гнева и печали. Эверт сел на соседнюю кровать и заплакал. Что-то изменилось. В голове главврача даже промелькнула мысль, что эта встреча может помочь Эверту вернуться в реальный мир. Здесь он посмотрел на своего старого друга — он открыл глаза.