Затем Мирамон продолжил:
— Да, тот мудрее, кто сдержит желанья свои от подобных излишеств. Да, тот мудрее, кто, зная, что тень прелестнее делает сущность, мудро следит за путями той безответственной тени, коею схватишь — она убежит, отвернешься же — шествует рядом, жизнь золотя сияньем своим и жену сохраняя вечно юной, прекрасной, и мудрой, и неотразимой; вечно тебя оставляя не очень довольным, при этом во всеоружье достоинства, что несохранно в довольстве. Что ж, поскольку любовь — сплав мгновенный тени и плоти, то наслаждаться ты можешь одной — не обеими сразу.
— В общем, — согласился Мануэль, — может, все это так. Но я никогда не понимал гекзаметров и поэтому не видел толку в разговоре с их помощью.
— О, но у меня так получается само собой, когда я глубоко взволнован. Полагаю, поэзия в моей душе прорывается наружу в тот миг, когда я теряю власть над собой, а сейчас я думаю о неизбежной разлуке с моей дорогой женой. Понимаете, она активно заинтересовалась моим творчеством, а этого не вынесет ни один художник в любом виде искусства, — мрачно говорит Мирамон.
— Но как так может быть? — спрашивает его Ниафер.
— Все знают, что я создаю людям сновидения. Теперь же Жизель заявляет, что у смертных достаточно неприятностей в реальной жизни, чтобы видеть их еще и во сне…
— Несомненно, это верно.
— Поэтому она разрешает мне создавать лишь жизнеутверждающие, назидательные и приятные сны. Она говорит, что я должен дать усталым людям то, в чем они больше всего нуждаются, и делает акцент на важности того, чтобы каждый человек спал в здоровой атмосфере. Поэтому мне не разрешается создавать ни изящные кошмары, ни милые ужасы — ничего будоражащего или шокирующего, никаких морских змеев, кракенов, гиппогрифов — ничего, что дает мне полную свободу творчества. И мое искусство страдает. Что же касается других снов, более шаловливой природы…
— Интересно, о какого рода снах ты говоришь, Мирамон?
Волшебник объяснил, что он имел в виду.
— Теперь подобные сны она тоже категорически запретила, — добавил он со вздохом.
— Понятно, — сказал Мануэль, — почему у меня с некоторых пор не было снов такого рода.
— Нигде ни одному человеку не позволено видеть сны такого рода в эти ночи, нигде никому во всем мире. И тут опять — таки страдает мое искусство, ибо мои создания в этой сфере всегда были особенно живы и действенны и доставляли удовольствие самым стойким. Кроме того, Жизель уверяет, что все делает и говорит все ради моего блага. Короче, ребята, моя жена проявляет такой «лестный» для меня интерес ко всем моим предприятиям, что единственный выход для любого гуманного волшебника организовать освобождение ее из моих когтей, — сказал Мирамон с раздражением. — Трудно объяснить это тебе, Мануэль, прямо сейчас, но после того, как ты женишься на Жизели, ты постигнешь это на своей шкуре.
— Но, Мирамон, я изумляюсь тому, что какая — то женщина во власти великого волшебника управляет им, женщина, которая, в конце концов, может всего лишь болтать.
Мирамон, какое — то время беспомощно моргая, смотрел на Мануэля.
— Неженатого человека это действительно удивляет, — сказал он. — В любом случае я позову ее, и ты сможешь объяснить, как ты победил меня, а значит, сможешь забрать ее и взять себе, да помогут тебе Небеса!
— Но объяснить ли мне, что это ты дал мне неодолимый меч?
— Нет, Мануэль. Нет, ты должен быть откровенным в разумных пределах. Теперь ты знаменитый герой, осененный победой, справедливый повод для которой создан высшей жертвой множества верных рыцарей и галантных кавалеров, поскольку они знали, что в итоге справедливость восторжествует. Твой успех, таким образом, представляет собой осуществление великого нравственного принципа, и объяснять практические мелочи подобных величественных процессов не всегда вполне порядочно. Кроме того, если Жизель дознается, что я хочу от нее избавиться, она определенно прибегнет к выражениям, которых я предпочитаю не слышать.
Но тут в комнату вошла жена волшебника Жизель.
— Она, несомненно, весьма мила, — говорит Ниафер Мануэлю.
Мануэль же восторженно заявляет:
— Она изящнейшее и прелестнейшее существо, которое я когда — либо видел. Созерцая ее несравненную красоту, я осознаю, что сбылись все прежние мечты. Я также вспоминаю свои прежние песни, которые обычно пел свиньям, о моей любви к прекрасной принцессе, которая «бела, как лилия, краснее роз, великолепнее рубинов стран Востока», ибо здесь приложимы все мои песенные эпитеты. И я поражен неспособностью этого жалкого волшебника оценить такую несравненную красоту.
— О, на этот счет у меня есть некоторые подозрения, — отвечает Ниафер. — И как только она заговорит, думаю, они оправдаются, ибо у госпожи Жизели далеко не мирный нрав.
— Что за чушь я слышала? — говорит гордая блестящая дама Мирамону Ллуагору. — Мне сказали, что ты побежден.
— Увы, любовь моя, это свершившийся факт. Этот герой неким необъяснимым образом достал магическое оружие Фламберж, являющееся единственным оружием, которым меня можно победить. Так что я сдался ему, и он, по — моему, вот — вот отрубит мне голову.
Прекраснейшая из девушек пришла в негодование, поскольку поняла, что, будь ты волшебник или нет, существует небольшая разница в супругах после первой пары месяцев замужества; и при вполне сносно прирученном Мирамоне она пока не собиралась менять его ни на кого другого. Поэтому Жизель тоном, предвещавшим бурю, спросила:
— А как же я?
Волшебник беспокойно потер руки.
— Моя милая, я, к сожалению, совершенно бессилен перед Фламбержем. Твое освобождение совершено по всем правилам, и герой — победитель обязан казнить меня за мои злодеяния и возвратить тебя твоим горюющим родителям. Я ничего не могу поделать.
— Посмотри мне в глаза, Мирамон Ллуагор! — приказала госпожа Жизель. Волшебник повиновался с умиротворяющей улыбкой. — Да, ты что — то затеял, — сказала она, — и только Небеса знают — что. Хотя в действительности это не имеет значения.
Затем госпожа Жизель посмотрела на Мануэля.
— Так это ты — герой, пришедший меня освободить? — спросила она с расстановкой, и ее большие сапфировые глаза блеснули поверх огромного веера из разноцветных перьев так, что Мануэлю стало не по себе.
Наконец она обратила внимание на Ниафера.
— Должна сказать, что твое прибытие произошло с достаточным опозданием, — заметила Жизель.
— Мне потребовалось два дня, сударыня, чтобы найти и поймать черепаху, и это меня задержало.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});