class="p1">– Что ж, раздевайся. Не спеши, давай я тебе помогу. – Врач аккуратно стащил через голову ветхую трикотажную водолазку и покачал головой. – Одни ребра! Хоть суп из тебя вари.
Он развернул меня к себе спиной, и тут же тон его из шутливого сделался серьезным.
– Это кто ж тебя так?
Наверное, моя спина являла собой устрашающее зрелище. Еще бы, если за вчерашний вечер на нее не менее десятка раз опустилось увесистое сиденье деревянного стула.
Я пробурчала что-то неразборчивое.
– Я спрашиваю, кто тебя избил? – повысил голос врач. – Отец небось?
– Мама.
– Вот стерва, – жестко произнес он, бережно касаясь прохладными пальцами моего позвоночника. – Посадить ее на полную катушку, чтобы ребенка не калечила! Погоди, я ей это устрою. Так больно?
– Угу.
– А так?
– Тоже.
– Нагнуться можешь?
– Не могу.
– Ты все же попробуй, через «не могу». Мне это важно.
Я слегка наклонилась, закусив губу, чтобы не кричать. На глазах от боли тут же выступили слезы.
– Все, все, достаточно. Молодец. Давай одевайся, и померим давление. – Доктор протянул мне одежонку и усадил на стул. Потом достал из чемоданчика длинную трубку, странный прибор, похожий на будильник, и кусок темной плотной ткани.
– Сиди тихо, не двигайся. – Он тканью обмотал руку пониже плеча и начал мерно накачивать маленькую резиновую грушу.
Руку сильно сдавило, я испуганно вскрикнула.
– Говорю же, сиди тихо, – доктор недовольно поморщился, – я не собираюсь причинять тебе вред. – Он задумчиво поглядел на стрелку прибора, плавно ползущую вниз по шкале, и удовлетворенно кивнул. – Ну тут все в норме, сто пять на семьдесят. Немного низковато, но без криминала. Язык покажи.
Я высунула язык.
– Чистый. Молодец. – Врач встал и начал складывать свой чемоданчик. – Поедем в больницу, Василиса. Нужно сделать рентген позвоночника и подлечить гематомы. Плюс поколют тебе витаминчики – и будешь в полном порядке. – Он приоткрыл дверь и проговорил вполголоса, обращаясь к стоящей в коридоре усатой: – Я ее заберу. Там серьезные проблемы с позвоночником, возможно, потребуется специализированное лечение. Готовьте документы на девочку, ее нельзя оставлять с матерью, ни под каким видом, слышите?
– Слышу, – тусклым голосом ответила инспекторша.
В кабинет заглянул Валера.
– Вот видишь, как все отлично устроилось! А ты еще упрямилась. Теперь тобой займутся как следует. А насчет меня не сомневайся – приду навестить, гостинцев принесу.
– Правильно, – согласился врач, – ей гостинцы ох как нужны. Давай-ка, парень, помоги своей протеже добраться до машины, а лучше всего донеси.
– Это запросто, – с готовностью откликнулся Валера и осторожно подхватил меня на руки.
У крыльца стояла «Скорая». Шофер, увидав нас, спрыгнул с подножки и поспешил навстречу.
– Сказали бы, я б носилки принес.
– Не надо носилки, – Валера улыбнулся. – Мы и так обойдемся. Куда больную?
– Сюда, – шофер распахнул заднюю дверцу. – Тут кушетка, – обратился он ко мне, – можешь лечь.
Валера подсадил меня в кузов, и я присела на край обтянутой клеенкой лежанки. Следом за мной в салон забрался врач, пригнув голову и ссутулив широкие плечи.
Затарахтел мотор.
– Какая больница? – прокричал Валера, сложив ладони рупором.
– Пятнадцатая.
Дверка захлопнулась, я почувствовала, как пол под моими ногами дрогнул и качнулся.
– Доедем с ветерком, – пообещал врач.
4
Я лежала в маленькой, чистенькой и уютной палате, вставать мне не разрешали – только в туалет и умыться. Утром и вечером приходила медсестра и делала жутко болезненные уколы. Спину она мазала какой-то мазью, а еще мне давали целую пригоршню таблеток всех цветов радуги – синих, розовых, белых и зеленоватых.
От розовых всегда хотелось спать, и я дремала почти полдня.
Рядом со мной лежала девчонка чуть постарше, немного косенькая, со смешным, по-поросячьи вздернутым носом и пухлыми щеками. Ее звали Нинка, она была детдомовка и в больницу поступила с сотрясением мозга – подралась с кем-то из одноклассников.
Ей тоже нельзя было вставать, и мы маялись от скуки на пару, развлекая себя бесконечной болтовней. Вернее, больше болтала Нинка, я молчала, со страхом слушая ее повествование о детдомовской жизни.
С ее слов выходило, что воспитатели и учителя у них сплошь звери, за малейшую провинность могут оттаскать за волосы, а то и посадить в изолятор на трое суток без еды, обслуживающий персонал – ворье, а воспитанники дебилы или готовые бандиты. В палатах процветает дедовщина, старшие издеваются над малышней, все поголовно курят и пьют водку.
Нинка рассказывала все эти страсти со смаком, не жалея красочных эпитетов, явно довольная производимым на меня впечатлением. К пятому дню своего пребывания в больнице я твердо решила, что не пойду в детдом даже под дулом пистолета. Подлечусь немного и убегу. Попробую снова жить на вокзале, может, теперь у меня выйдет лучше, чем в прошлый раз.
Спина все еще болела, но гораздо меньше, а аппетита по-прежнему не было. Пожилая нянечка три раза в день уносила с моей тумбочки нетронутые тарелки с едой, укоризненно ворча и обещая пожаловаться доктору. Там же, на тумбочке, громоздилась гора яблок и апельсинов, принесенных Валерой – тот честно выполнял свое обещание и появлялся в палате ежедневно под вечер.
Один раз навестить меня пришла Макаровна. Показалось, что за время, пока я ее не видела, старуха еще больше похудела и стала совсем крошечной. На щеке ее все еще отчетливо проглядывал синяк, уже не фиолетовый, а желтовато-зеленый.
Макаровна принесла пакетик моих любимых ирисок «Кис-Кис» и рассказала, что к нам в квартиру приходил участковый и еще какие-то люди в штатском, но «страшно сердитые», и матери «шьют дело».
Это известие я восприняла с удивительным равнодушием: мне было нисколько не жаль, что мать могут посадить или заставить работать. Жалость я испытывала лишь к отцу, да и то весьма смутную – скорей даже тревогу за то, что он станет делать, лишившись матери.
Макаровна пробыла у меня недолго – у нее сильно болело сердце и скакало давление. После ее ухода ириски, все до одной, сжевала Нинка.
Так прошла неделя, за ней другая. Мне разрешили вставать – сначала понемногу, потом сколько захочу. Нинку выписали, ее койка оставалась свободной, и я страшно скучала. От нечего делать у меня вошло в привычку день-деньской торчать у окна, наблюдая за происходящим в больничном дворе. Это было как немое кино.
Вскоре я выучила все наизусть. Точно знала, что утром, ровно в половине восьмого, в ворота въедет грузовик. Он остановится возле столовой, из кабины вылезут пожилой шофер в стеганой куртке и ушанке и его помощник, молодой, долговязый парень с бритой под ноль головой. Вдвоем они начнут выгружать из кузова продукты, из которых впоследствии больным сварят