пять минут.
— Значит, сиделка тоже не с ними? — спросила Роза.
— Сиделка воспользовалась случаем перекусить. Миссис Брим забрала себе в голову, что ей нужно сказать мужу что-то очень важное.
Миссис Бивер уселась поосновательнее, явно не собираясь в ближайшее время трогаться с места.
— И что же это может быть, скажите на милость?
— Она выставила меня из комнаты как раз затем, чтобы скрыть это от меня.
— Думаю, я знаю, в чем дело, — сказала их собеседница от двери.
— В чем же? — требовательно спросила миссис Бивер.
— О, я не скажу вам ни за что на свете!
И с этими словами Роза Армиджер удалилась.
IV
Оставшись наедине с хозяйкой Истмида, доктор Рэймидж чуть рассеянно посмотрел на свои часы.
— Наша юная подруга в чрезвычайно нервном состоянии.
Миссис Бивер бросила взгляд в том направлении, куда удалилась Роза.
— Вы говорите об этой девушке?
— Я говорю о дорогой миссис Тони.
— Это справедливо и для мисс Армиджер; она места себе не находит от беспокойства. А Джулия, если уж на то пошло, — продолжала миссис Бивер, — никогда не умела держать себя в руках.
— Вот именно. Ей нужно, чтобы ее держал в руках кто-то другой. Что ж, по счастью, у нее есть для этого Тони.
— Значит, он сам уже пришел в себя? А то на него нынче в очередной раз что-то нашло.
Доктор Рэймидж поколебался, прежде чем ответить.
— Я не совсем его понимаю. Кажется, у него в голове полсотни мыслей сразу.
Миссис Бивер пристально посмотрела на доктора.
— А когда с ним бывало иначе? Но я только сегодня утром получила от него записку, составленную в самом приподнятом настроении.
Маленькие глазки доктора Рэймиджа не выражали ничего, кроме того, что он считал нужным выразить.
— Ну, этого у него не отнять, что бы с ним ни случилось!
Миссис Бивер подскочила.
— Роберт Рэймидж, — строго спросила она, — что такое должно случиться с этим мальчиком?
Прежде чем он успел ответить, раздался внезапный звук, который, как ни странно, вполне мог быть сочтен своего рода ответом на заданный ею вопрос и заставил их обоих вздрогнуть. Неподалеку, в комнате миссис Брим, сработал один из тех хитроумных и громких электрических звонков, которые в глазах миссис Бивер служили ярким примером характерных для Баундса нововведений. Оба подождали мгновение, затем доктор тихо произнес:
— Зовут сиделку!
— Не вас?
Пока миссис Бивер говорила, звонок зазвенел снова.
— Зовут сиделку, — повторил доктор Рэймидж, но все же направился к двери, через которую ранее вошел в холл.
Он снова остановился, прислушиваясь, и в следующее мгновение дверь распахнулась, пропуская высокого привлекательного молодого человека, одетого с иголочки, но строго, как раз для посещения церкви, и с большой орхидеей в петлице.
— Вы звали сиделку? — сразу же спросил врач.
Молодой человек стоял, переводя взгляд с одного на другую.
— Она там. Все в порядке. Но, ах, мои дорогие!..
И он, словно смахивая какой-то неотвязчивый зримый образ, с силой провел рукой по лицу, неизменная жизнерадостность которого проглядывала даже сквозь смятение.
— Как сейчас Джулия? — спросила миссис Бивер.
— Говорит, ей стало намного легче от того, что мы поговорили.
— О чем вы говорили, Тони?
— Обо всем, что она напридумывала, и это немыслимо — это ужасно.
— Если бы я не знал, что она хочет именно этого, — заметил доктор, — я бы ей не позволил.
Миссис Бивер окинула внимательным взором своего коллегу по управлению банком.
— Вы расстроены, бедный мой мальчик — на вас что-то нашло, и нешуточное. Произошло что-то, причинившее вам боль.
Тони Брим пропустил это замечание мимо ушей; его внимание было приковано к другому посетителю. Тот стоял, взявшись одной рукой за дверь, ведущую из холла наружу, и безмятежно глядел на раскрытые часы, которые держал в другой.
— Рэймидж, — внезапно выпалил Тони, — вы что-то скрываете? Разве с ней не все в порядке?
Маленькое аккуратное лицо доброго доктора, казалось, само собой сделалось еще круглее.
— Вы хотите сказать, что дорогая леди убеждена, будто ее последний час близок?
— Совершенно убеждена, — ответил Тони. — Если она отослала вас и сиделку, если она заставила меня опуститься на колени у ее кровати и взять ее за руки, то что, по-вашему, я должен был подумать?
Доктор Рэймидж широко улыбнулся.
— Ну, конечно же, что она готовится погибнуть во цвете лет. Я такого навидался предостаточно! — сказал он, обращаясь к миссис Бивер.
— Раньше это было возможно, но не теперь, — резонно возразила та. — Была вероятность, что она погибнет, но теперь это уже позади.
— Доктор, — спросил Тони Брим, — моя жена умрет?
Его друг на мгновение заколебался.
— Когда единственным симптомом склонности к тому является очаровательная многословность, с которой леди распространяется об этой возможности, можно заключить, что дела обстоят в известной мере неплохо. Но для окончательного суждения этого не вполне достаточно.
— Она говорит, что знает это, — продолжал Тони. — Но вы ведь знаете больше, чем она, не так ли?
— Я знаю все, что можно знать. Я знаю, что при определенных обстоятельствах славные молодые мамочки, сделав это неизбежное заявление, переворачиваются на другой бок и покойно засыпают.
— Именно это сиделка должна заставить ее сделать, — сказал Тони.
— Именно это она и делает.
Едва доктор Рэймидж договорил, как звонок в комнате миссис Брим прозвучал в третий раз.
— Прошу меня извинить! — невозмутимо добавил он. — Меня зовет сиделка.
— А меня она не зовет? — воскликнул Тони.
— О нет! — Доктор властно поднял руку. — Оставайтесь здесь.
С этими словами он отправился к пациентке.
Если миссис Бивер часто и без стеснения озвучивала свою теорию о том, что на молодого банкира порой «находит», то эта ее привычка, к которой сам он относился на удивление терпимо, основывалась на ощущении, что у Тони есть какое-то свойство, с ходу заметное даже случайному наблюдателю. Одна женщина, еще умнее миссис Бивер, с которой Тони познакомился на пороге жизни, объясняя ему подоплеку какого-то происшествия, сказала: «Причина, знаете ли, в том, что вы весь одно сплошное преувеличение». Она не имела в виду, что он склонен во всем фанатично доискиваться истины, но пыталась описать словами некую пассивную чрезмерность, которой отличался весь Тони, начиная — для внимательного глаза — с галстуков и заканчивая интонациями. Взглянув на него, всякий сразу видел кладезь даров, которые представлялись таковыми именно потому, что в каждом случае слегка превышали меру. Он умел делать дела — это все, что он о них знал; и он был, можно сказать, сложившимся человеком — ему не нужно было собирать себя воедино. Его одежда была слишком элегантной, цвет