— Нет. Ты просто вспомнила, в этом Мире падших звезд нет запахов и вкусов, ведь мы мертвы, а чувства — роскошь, — он склонил голову, поджав тонкие губы.
Почему-то от этой фразы стало обидно и горько на душе. И встретив его серые глаза, она увидела отражение собственных эмоций. Бесконечная боль, скрытая за тонкой пленкой озлобленности на весь мир за всю дурость, за эту ситуацию, за такую судьбу, за обреченность.
Гермиона провела подушечками пальцев по его затылку, заставляя наклониться и коснуться носом ее лба.
— Прости, — ее вымученный полушепот.
— За что? — его почти беззвучные касания губ в висок.
— Я не знаю. За то, что влюбилась и заставила полюбить в ответ…
— Кто сказал, что не наоборот?.. — слова Драко наигранно-оскорбленно ударились о ее влажную от слез щеку и уголок губ.
— Прощай.
И эта фраза как хлесткая пощечина для обоих. Гермиона шагнула к лодке, опасно покачивающейся в кобальтовых волнах, пока все естество, словно отравленное, выворачивалось, желая покинуть тело, заносящее ногу над деревянным бортиком.
«Я должна. Так будет лучше. Я так и хотела».
Лодка затряслась, пеня воды и отгоняя потерянные души, огибающие маленькие звездочки.
— Нет.
И грянул гром.
Где-то там, в голове, в желудке и под сердцем, в его словах, в руке, сжавшей ее татуированную цветком смерти кисть.
— Останься со мной.
«Я не зло, Грейнджер. Просто однажды раненый, как и ты неоднократно, потому и любишь во мне каждую рану, каждый изъян», — шептал его пронизывающий взгляд цвета голубого серебра, обрамленный темными ресницами, покрытыми инеем».
И под шум утопающей лодки в густеющем тумане ее карие глаза неподвижно взирали в его — расплывчатые из-за ледяных слез, выжигающих сетчатку, — пока ее медленно окружал ореол слабого звездного свечения.
«Да, люблю».