— Ничего с нами не случится, — говорит Шошана. — Как-нибудь переживем.
Но вопрос заставляет нас замедлить кружение и остановиться, хотя никто из нас не разжимает рук.
— Как в том старом анекдоте, — говорю я. И не дожидаясь, пока спросят, в каком, говорю: — Почему хасиды не трахаются стоя?
— Почему? — спрашивает Шошана.
— Чтобы секс не перешел в смешанный танец.
Деб и Шошана прикидываются шокированными, и мы разжимаем руки, и осознаем, что момент миновал, что дождь закончился так же резко, как начался. Марк стоит на месте, глядя в небо, поджав губы.
— Анекдот с большо-ой бородой, — говорит он. И затем, помедлив: — Смешанные танцы… Как о них подумаю, сразу начинаю думать о смеси орехов, и об овощной смеси, и об insalata mixta. И в животе оркестр играет. И я с ума сойду, если в вашем доме нет ничего кошерного, кроме той буханки отбеленного американского хлеба.
— Пробило на хавчик, — говорю я.
— Диагноз верный, — отвечает он.
Деб начинает аплодировать его словам, почти не разводя рук, молитвенно держа ладони на груди.
— Вы даже, — говорит ему Деб, вся сияя, — даже глазам своим не поверите. Вас ожидают сокровища.
Мы вчетвером стоим посреди кладовой, промокшие до костей, обшариваем полки, оставляем сырые следы на полу. — Видели ли вы хоть где-нибудь такую кладовую? — восклицает Шошана. — Как у великанов, — и вытягивает руки в разные стороны. И верно, кладовая у нас огромная, и запасы — полная чаша, еды полно, огромный выбор сладостей: как и положено в доме, куда часто налетает голодный рой мальчиков-подростков.
— Ждете ядерной зимы? — спрашивает Шошана.
— Я вам скажу, чего она ждет, — говорю я. — Хотите знать, до чего дошел ее пунктик? Хотите выяснить, как настырно она толкует о холокосте? В смысле — насколько это у нее серьезно, до какой степени?
— Ни до какой, — говорит Деб. — Тема холокоста закрыта.
— Нет, расскажи, — говорит Шошана.
— Она все время планирует наше тайное убежище, — говорю я.
— Неужели? — удивляется Шошана.
— Глядите-ка. Кладовая, к ней примыкает уборная. Дверь ведет в гараж. Если все это замуровать — типа, возвести стену у входа в кабинет — ни за что не догадаешься. Ни за что не заподозришь. Если дверь в гараже как следует замаскировать… ну, не знаю, развесить инструменты, чтобы петли не были заметны, может, велосипедами заставить, газонокосилку тут же приткнуть, это будет изолированное пространство, с водопроводом, туалетом и горами продовольствия. В смысле, если кто-то станет пробираться в гараж и пополнять запасы, дом можно сдать жильцам, понимаете? Поселить в нем другую семью, и никто не догадается.
— О Господи, — говорит Шошана. — Вообще-то на недавнее прошлое у меня память плохая, после всех этих родов…
— И после косяков, — вставляю я.
— И после них тоже. Но я помню. Я помню, когда мы были маленькие, она вечно, — Шошана оборачивается к Деб, — ты вечно втягивала меня в такие игры. Мы выбирали места. И даже хуже, даже мрачнее…
— Молчи, — говорит Деб.
— Я знаю, что ты сейчас скажешь, — говорю я Деб, и, честно говоря, радуюсь, что так вышло. — Та самая игра, правда? Ты с ней играла в ту безумную игру?
— Нет, — говорит Деб. — Довольно. Хорош!
А Марк, сосредоточенно изучающий сертификаты кошерности, раздирающий стокалорийные пакеты со снэками, пожирающий жареный арахис горстями прямо из банки, не проронивший в кладовой ни слова, кроме «Что такое Fig Newmans?» — вдруг забывает о еде и говорит: — Я хочу поиграть в эту игру.
— Это не игра, — говорит Деб.
Как я счастлив это слышать. Прозвучало признание, которого я добиваюсь от нее много-много лет. Признание, что это не игра. Что это нечто зверино-серьезное, приготовления к черному дню, активный патологический синдром, который я стараюсь не поощрять.
— Игра в Анну Франк, — говорит Шошана. — Верно?
Видя, как расстроена моя жена, я стараюсь выгородить ее, как могу. Говорю: — Нет, это не игра. Просто то, о чем мы говорим, когда говорим об Анне Франк.
— И как играть в эту не-игру? — спрашивает Марк. — Что надо делать?
— Это игра в Праведного Нееврея, — говорит Шошана.
— Игра «Кто меня спрячет?», — говорю я.
— На случай повторного холокоста, — говорит Деб, запинаясь. Поддалась нажиму. — Это серьезное исследование, мысленный эксперимент.
— Игра в мысленный эксперимент, — вставляет Шошана.
— На случай холокоста в Америке мы иногда обсуждаем, кто из наших друзей-христиан согласится нас спрятать.
— Что-то не пойму, — говорит Марк.
— Да все ты понимаешь, — говорит Шошана. — Все просто. Вот гляди: если будет Шоа, если Шоа повторится, представь себе, что мы в Иерусалиме, и на дворе сорок первый год, и великий муфтий добился своего. Что тогда сделает твой друг Джебедия?
— А что он может сделать? — спрашивает Марк.
— Он может нас спрятать. Если рискнет своей жизнью, и жизнью своей семьи, и жизнью всех, кто его окружает. Вот в чем состоит игра: готов ли он — без дураков — пойти на такое ради тебя?
— Джебедия — самый подходящий человек. Мормон, — говорит Марк. — На их фоне ваша кладовая… У мормонов наверняка припасено еды на целый год, на случай Восхищения на небо, или как это там у них называется. И воду они тоже запасают. Или нет, у мормонов другое — секс через простыню. Нет, стоп… — задумывается Марк. — Кажется, про простыню — это о нас рассказывают.
— Ладно, — говорит Деб, — давайте не будем играть. Серьезно, пойдемте-ка обратно на кухню. Я могу заказать обед из глатт-кошерного ресторана. Можно пообедать на воздухе, на газоне, поедим по-человечески, нечего фастфуд глодать.
— Нет, нет, — говорит Марк. — Я буду играть. Постараюсь настроиться на серьезный лад.
— Так спрячет он вас или нет? — спрашиваю я.
— И девочек тоже? — размышляет вслух Марк. — Я что, должен притвориться, будто у него в Иерусалиме есть тайный мотель, где он сможет всех нас приютить, все двенадцать человек?
— Да, — говорит Шошана. — У них в семинарии или еще где-нибудь. Конечно.
Марк размышляет долго, очень долго. Жует печенье и размышляет, и смотрит в пространство: явно проникся идеей, воспринял ее серьезно, донельзя серьезно.
— Да, — произносит Марк. И его голос даже дрожит от волнения. — Наверно, да. Ради нас Джеб пойдет на это. Спрячет нас. Рискнет всем, что у него есть в жизни.
— Я тоже так думаю, — говорит Шошана, улыбаясь. — Ух ты! От этой игры… когда ты уже взрослая… начинаешь больше ценить людей.
— Да, — говорит Марк, — Джеб — хороший человек.
— А теперь вы, — говорит нам Шошана. — Ваш черед.
— Но у нас теперь разный круг общения, — говорит Деб. — Обычно мы просто обсуждаем соседей.
— Соседей из дома напротив, — говорю я. — Пример классический. Потому что муж, Митч, он нас спрячет. Я точно знаю. Он жизнь отдаст за высокие принципы. Но эта его жена…
— Да, — говорит Деб, — совершенно верно. Митч нас спрячет, но Глория слишком слабодушна. Наступит день, когда она нас выдаст, подождет, пока Митч уйдет на работу, и…
— Тогда поиграйте между собой, — говорит Шошана. — А если бы один из вас не был евреем? Вы бы спрятали друг дружку?
— Давайте я, — говорю я. — Я буду нееврей, мне легче прикинуться. Тебя мигом разоблачат — взрослая тетя до сих пор хранит в шкафу длинную джинсовую юбку…
— Хорошо, — говорит Деб. И я приосаниваюсь, распрямляю плечи, словно нахожусь, допустим, в полиции, на опознании. Стою, задрав подбородок, чтобы моя жена могла как следует в меня всмотреться. Как следует меня изучить, и все взвесить, и установить, хватит ли у ее мужа сил. Хватит ли во мне мужества, хватит ли во мне любви — это не праздный вопрос, не мимолетный, — чтобы рискнуть жизнью ради нее и нашего сына?
Деб пожирает меня глазами, и улыбается, и легонько толкает меня в грудь.
— Ну конечно спрячет, — говорит Деб. И преодолевает расстояние в полшага, разделяющее нас, и крепко обнимает меня, обнимает, не отпускает. — А теперь вы, — говорит Деб. — Вы с Йури.
— Но какой в этом смысл? — гадает Марк. — Даже если понарошку?
— Тихо, — говорит Шошана. — Просто встань вон там и постарайся изобразить нееврея, а я на тебя посмотрю.
— Но если бы я не был евреем, я не был бы собой.
— Это точно, — говорю я.
— Видишь, он тоже так думает, — убеждает ее Марк. — Мы с тобой вообще бы не поженились. У нас не было бы детей.
— Да ладно, все ты можешь вообразить, — говорит Шошана. — Слушай, — говорит она, подходит к двери кладовой и закрывает ее. — Вот мы, застряли в Южной Флориде во время второго холокоста. Ты не еврей, а мы втроем прячемся в твоей кладовой.
— Да вы только посмотрите на меня! — возражает Марк.
— Есть выход, — говорю я. — Ты бэк-вокалист ZZ Top. Знаешь, кто это такие? Такая группа — знаешь?