Читать интересную книгу Жёлтая роза - Мор Йокаи

Но вот, к счастью, показался «тачечник». Так называют самого молодого подпаска, в обязанность которого входит следовать с тачкой за стадом и собирать оставляемый скотиной навоз. В степи кизяк служит топливом. Запах кизякового дыма приятен и человеку и скотине.

Мальчик со своей тачкой бросился прямо к дерущимся собакам, отчего те сразу разбежались в стороны. Крича: «Пошли вон!», он погнался за ними: овчарка не боится палки, но тачка наводит на неё ужас.

Тачечник — симпатичный паренёк в синей рубашке и отороченных красным суташем штанах; он толково объяснил художнику, зачем его послали приезжие господа:

— Спешите к загону, там есть много чего нарисовать.

Но эскиз жанровой картины, изображающей стадо, ещё не был окончен.

— Мог бы ты за эти вот двадцать серебряных крайцаров подвести меня к загону на своей тачке?

— Ох, господин. Да я на этой тачке возил телят потяжелей вас. Пожалуйте!

Этой хитроумной выдумкой художник достиг сразу двух целей: сидя на тачке, он приближался к загону и в то же время заканчивал свой эскиз.

Между тем господа уже вылезли из шарабанов и познакомили с гуртовщиком венского господина, приехавшего покупать скот.

Гуртовщик — типичный представитель венгров, живущих в степи. Это высокий, статный мужчина с проседью в волосах, с лихо закрученными кверху усами. У него умное лицо, медно-бронзовое от превратностей погоды, и низко нависающие брови: видно, часто приходилось ему смотреть на солнце.

В степи под словом «загон» подразумевают всякое сооружение, которое служит защитой от ветра и бури для людей и скота. Главный враг — это ветер. Пастух не боится ни ливня, ни холода, ни жары: вывернет наизнанку свой кожух, опустит поля шляпы, и всё ему нипочём. Но от ветра нужна защита, ветер — полный хозяин в степи. Если смерч застигнет на пастбище табун и пастух не сумеет направить его в загон, ветер будет гнать коней к Тиссе, покуда на пути им не попадётся лес. Загон сколочен из крепких досок, он имеет три крыла, где и укрываются животные.

Укрытием пастуху служит маленькая глинобитная хибарка, смахивающая на ласточкино гнездо. Она предназначена не для спанья, да в ней и повернуться-то негде. В этой хибарке хранится только одежда пастухов и стоит «венгерский ларчик», то есть полое внутри чучело молоденького телёнка, с ногами, но без головы, вместо которой прилажен замок. В этом ларчике хранятся табак, паприка и документы. Кожухи висят рядком на вешалке. Летом пастухи укрываются лёгкой буркой, зимой кожухом. Спят под открытым небом. Только гуртовщик укладывается под выступающим навесом хибарки. Ложем ему служит деревянная лавка, над головой прибита полка, уставленная пышными караваями хлеба, в уголке, в деревянной кадке, — заготовленная на всю неделю провизия, которую по воскресеньям после обеда ему приносит из города жена. Жена постоянно живёт в городе.

Перед хибаркой — «очаг», круглое сооружение из камыша, похожее на самую хибарку, только без крыши и с кирпичным дном. Это кухня. Здесь в котелке, подвешенном на тагане, варят гуляш и кашу-затируху. Оловянные ложки с длинными ручками аккуратно воткнуты в камышовую стенку. Приготовление пищи — дело тачечника.

— Где же вы потеряли пастуха? — спросил гуртовщик.

— У него там какие-то счёты с дочерью корчмаря, — отвечал почтенный Шайгато.

— Ну, тогда раньше водопоя его, бетяра, нечего и ждать!

— Бетяра? — вмешался в разговор художник, которому приятно было услышать такое слово. — Так, значит, наш пастух бетяр?

— Нет, это я так сказал, ради красного словца, — пояснил гуртовщик.

— Ох, как бы мне хотелось зарисовать в альбом настоящего бетяра!

— Здесь вам его не найти. Мы не любим разбойников, а если какой и заберётся, палками прогоним.

— Разве в хортобадьской степи нет бетяров?

— Как сказать, среди чабанов, конечно, попадаются бетяры, да и иной свинопас тоже может стать разбойником. А бывает, что и какой-нибудь табунщик свихнётся, совесть потеряет и станет бродячим разбойником. Но чтобы пастух одичал и стал разбойником — испокон веков не слыхано.

— Почему же?

— Да потому, что пастух всегда имеет дело с умной и смирной скотиной. Он даже не станет выпивать за одним столом с чабаном или свинопасом.

— По-вашему выходит, что пастухи — степные аристократы? — вмешался конюший.

— Я о том и толкую. Как среди господ дворян бывают бароны и графы, так и среди пастухов бывают табунщики и гуртовщики.

— Так, значит, и в степи люди не равны?

— Равных и не будет, пока свет стоит. Кто родился благородным, тот и в сермяге благородным останется: у него рука не поднимется украсть чужого быка или лошадь, даже если она приблудится к его стаду. Он разыщет хозяина и отведёт её домой. Хотя, конечно, другой раз и не постесняется обвести вокруг пальца на ярмарке какого-нибудь простачка.

— Это тоже аристократическая черта; обман на конной ярмарке считается благородным делом.

— А на скотной и подавно. Поэтому вы, достопочтенный господин, сейчас держите ухо востро, — ведь как угоните отсюда свой скот, я уж за него не в ответе.

— Спасибо за предупреждение.

Голос доктора прервал беседу:

— Господа! Выходите из «очага». Сейчас увидим восход солнца.

Художник со своим этюдником стремглав выбежал из кухни и принялся торопливо набрасывать эскиз, но пыл его очень скоро прошёл.

— Какой диссонанс! Что это за тона? На горизонте какой-то лиловый туман, над которым виднеется оранжевое небо, а земля почему-то тёмно-синяя; продолговатое облачко над туманом отливает розовым. А какой багряный ореол предвещает восход солнца! Раскалённая, огненная гора, похожая на пылающую пирамиду, вздымается из-за резко очерченного горизонта. Солнце как раскалённое железо — никакого сияния, на него можно смотреть простым глазом. О, смотрите же, господа! Оно становится пятиугольным. А вот поднялось повыше и опять вытянулось — будто яйцо лежит! Вот оно начинает суживаться внизу и растягиваться сверху, совсем как шампиньон. Ого! Вот сейчас оно смахивает на римскую урну! Нелепость! Это даже нельзя написать. А-а, вот перед ним проплывает узенькое облачко. Теперь солнце как амур с завязанными глазами. А сейчас оно стало похоже на усатого инспектора. Нет! Если я напишу это пятиугольное, усатое солнце, меня отправят в сумасшедший дом.

Художник с досадой швырнул кисти на землю.

— У этих венгров всё какое-то необыкновенное. Вот они показывают нам восход солнца, самый настоящий восход солнца, и тем не менее это невероятно, неправдоподобно.

Доктор принялся объяснять, что это такое же оптическое чудо, какое создаёт мираж: то есть преломление лучей, проходящих через по-разному нагретые слои воздуха.

— И всё же это невероятно, я не верю своим глазам.

Но вот ещё миг — и солнце ослепительно засияло. До сих пор оно было миражем, вызванным преломлением лучей в атмосфере, но когда его подлинный лик стал струить свои лучи, на него уже нельзя было безнаказанно глядеть простому смертному. И тогда небосвод, сиявший до сих пор розовым светом, внезапно запылал золотом, и горизонт как бы растворился в небе.

С первыми лучами солнца сразу поднялся весь спящий лагерь: лес рогов зашевелился. Бык-вожак потряс большим колокольчиком, привязанным у него на шее, и на этот звон ответил степной хор: замычали полторы тысячи коров.

— Изумительно! Божественно! — восторгался художник. — Да это совсем как вагнеровский хор! Состязание гобоев, валторн, туб! Какая увертюра! Великолепный марш! Это прямо финал из «Гибели богов».

— Сейчас они пойдут к колодцу, — объяснил господин Шайгато. — Каждая корова зовёт своего телёнка, поэтому-то они и мычат.

Три пастуха подбежали к колодцу, сруб которого представлял собою великолепное творение плотничьего мастерства, и, приведя в движение журавли, стали наливать водою большую колоду. Эту нелёгкую обязанность им приходилось выполнять три раза в сутки.

— А нельзя разве для этого использовать машину на конной тяге? — спросил у старшего гуртовщика венский господин.

— Есть у нас такая машина, милостивый государь, но любой пастух скорее согласится натереть себе мозоли, нежели мучить такой машиной свою лошадь.

Во время водопоя четвёртый пастух, стоя у колоды, отбирал коров, являвшихся собственностью почтенного Шайгато. Поймав телёнка, он отводил его к загону, а корова потом уже сама следовала за ним. Таким образом ему удалось загнать отобранных коров за ограду.

— Это мой скот, — сказал почтенный Шайгато венскому господину.

— Откуда же это пастух знает, какая из коров ваша, господин Шайгато? — спросил конюший.

Старший гуртовщик посмотрел на него с сожалением и в свою очередь спросил не без насмешки:

— Видели ли вы когда-нибудь, милостивый государь, двух одинаковых коров?