Читать интересную книгу Книга иллюзий - Пол Остер

Оставалось четыре фильма – «Ковбои» и «Мистер Никто» в Лондоне; «Марионетки» и «Бутафор» в Париже, – и я отдавал себе отчет в том, что другого случая их увидеть у меня не будет. Я всегда мог при необходимости вернуться в американские архивы, но еще раз слетать в Британский киноинститут или парижскую Cinematheque – нет уж, увольте. Я сумел-таки вытащить себя в Европу, но больше чем на один раз моего героизма точно не хватило бы. По этой причине я там порядком пересидел, в общей сложности почти семь недель, ползимы, закопавшись в норе, как какой-нибудь дикий пещерный зверь. Если до сих пор я был просто скрупулезен и добросовестен, то теперь мой проект обнаружил настоящую страсть, одержимость, граничащую с навязчивой идеей. Видимой частью айсберга было желание изучить, постичь природу фильмов Гектора Манна, но, в сущности, дело-то не в нем, а во мне, я учился бить в одну цель, держать в уме один-единственный предмет. Я превратился в маньяка, но только так я мог выжить и не рассыпаться на мелкие осколки. По возвращении в Вашингтон в феврале месяце я завалился спать в аэровокзальной гостинице, чтобы очистить голову от дурмана ксанакса, а поутру, не теряя времени, забрал свою машину с долгосрочной парковки и двинул прямиком в Нью-Йорк. Вернуться в Вермонт я был пока не готов. Чтобы писать книгу, надо было затвориться в четырех стенах, и если существовал на свете город, который в наименьшей степени действовал мне на нервы, то это был Нью-Йорк. Пять дней я потратил на поиск жилья в Манхэттене и ничего не нашел. Это был пик уолл-стритовского бума, еще ничто не предвещало обвала, который случится меньше чем через два года, в восемьдесят седьмом, и съемные квартиры были наперечет. В конце концов я перебрался через мост в район Бруклин-Хайтс и там снял первое, что мне показали, – квартиру с одной спальней на Пьерпонт-стрит, которую как раз в то утро выставили на рынок. Квартира была дорогая, мрачноватая и неудачно спланированная, но я счел, что мне повезло. Купив в одну комнату матрас, а в другую – письменный стол и стул, я переехал в свое новое жилище. Аренда была на год, с первого марта. И с этого дня ведет отсчет моя книга.

Глава 2

Еще до фигуры в глаза вам бросается лицо, а до лица – тонюсенькая черная полосочка между носом и верхней губой, подрагивающая ниточка озабоченности, метафизическая скакалка, порхающее волоконце легкого замешательства. Гекторовские усики – это сейсмограф, регистрирующий его внутреннее состояние, они не только вызывают смех, они рассказывают вам, о чем он в данную минуту думает, обнажают механизм мыслительного процесса. Работают и другие элементы – глаза, рот, отточенные в своей продуманности пошатывания и спотыкания, но усики – главное средство коммуникации, и хотя это язык без слов, все эти подергивания и подрагивания так же понятны, как сообщение, переданное азбукой Морзе.

Все это было бы невозможно, если бы не камера. Интимное общение с говорящими усиками – исключительная заслуга объектива. Во всех фильмах Гектора, когда в какой-то момент общий или средний план сменяется крупным, его лицо заполняет весь экран, и с исчезновением окружающей среды усики становятся центром мироздания. Они оживают, а так как Гектор в совершенстве владеет работой лицевых мускулов, его усики, кажется, живут своей жизнью – такой маленький червячок со своими рефлексами и желаниями. Чуть сдвигаются уголки рта, едва заметно подрагивают ноздри, но в целом, пока усики совершают свои невероятные кульбиты, лицо остается неподвижным, и тут вы вдруг узнаете, как в зеркале, себя – ведь именно в эти мгновения, обнажая общечеловеческое, Гектор отражает нас такими, какими мы бываем только сами с собой. Эти крупные планы отводятся для узловых моментов истории, передающих максимальное напряжение или удивление, и они никогда не длятся больше четырех-пяти секунд. Когда это происходит, все останавливается. Усики произносят свой монолог, и в эти сокровенные мгновения действие отступает на задний план и вперед выходит мысль. Мы легко прочитываем все, что хочет нам сказать Гектор, как если бы это было написано печатными буквами на экране, и, пока монолог не кончится, мы видим их так же ясно, как дом, пианино или торт, расплющенный о чью-то физиономию.

Шевелящиеся усы – признак думающего мужчины. Неподвижные усы – не более чем орнамент. Усики Гектора – это понятие одновременно географическое и социальное, они определяют его образ в глазах окружающих, и так как эта блестящая узюсенькая щеточка не может принадлежать никому другому, всем сразу понятно, кто скрывается за этой смешной порослью. Перед нами латиноамериканский щеголь, бронзовокожий стервец, знойный любовник, в чьих жилах течет горячая кровь. Добавьте к этому зачесанные назад, набриолиненные волосы и неизменный белый костюм, и вы получите помесь франта и сердцееда. Таков зрительный код. Все считывается с первого взгляда. А поскольку в этом мире, с его минами-ловушками вроде незакрытого канализационного люка или взрывающейся сигары, за одной неприятностью неизбежно следует другая, в ту же минуту, когда на улице появляется мужчина в белом костюме, вы уже знаете: ничем хорошим это для него не кончится.

После усиков костюм – важнейший элемент в гекторовском репертуаре. Усики – это связь с его внутренним «я», метонимия тайных желаний, раздумий и душевных бурь. Костюм – это отношения с социумом, и его сияющая белизна на фоне общей черно-серой гаммы притягивает глаз, как магнит. Он переходит из фильма в фильм, и в каждом из них есть по меньшей мере один большой трюк, построенный на попытках уберечь костюм от подстерегающих его опасностей. Грязь и моторное масло, соус для спагетти и черная патока, сажа из дымохода и брызги из луж – все мыслимые жидкости и вещества гнусных оттенков постоянно грозят осквернить первозданную чистоту Гекторова костюма. Этот его главное достояние, и он носит свой костюм с видом светского человека, вознамерившегося покорить мир. Каждое утро Гектор облачается в него, как рыцарь в свои доспехи, готовый к битвам, на которые общество не скупится; его не остановить, ему невдомек, что всякий раз он добивается обратного результата. Вместо того чтобы защитить себя от возможных ударов, он делается открытой мишенью, центром притяжения всех приключений, какие только можно найти на свою голову в радиусе ста метров. Белый костюм – это его ахиллесова пята, и когда мир откалывает с ним очередную шутку, не случайно мы слышим в ней трагическую ноту. Упрямый в своей элегантности, твердо убежденный в том, что костюм делает его самым привлекательным и желанным мужчиной, Гектор доводит свое тщеславие до таких высот, что зритель невольно начинает ему симпатизировать. Достаточно увидеть, как, позвонив в дверь своей подружке, он нервно стряхивает с пиджака невидимые пылинки («Всё или ничего»), чтобы понять: нет, это не самолюбование, перед нами настоящие душевные терзания. Белый костюм сделал из Гектора бедолагу. Он завоевал симпатии зрителя, а если актеру это удалось, дальше ему все сойдет с рук.

Для чистого клоуна он был слишком хорошо сложен; для ролей простаков и растяп, обычного репертуара комиков, – слишком красив. Когда вы видели эти темные выразительные глаза, этот породистый нос, впечатление было такое, будто восходящая звезда или этакий лощеный романтический герой по ошибке забрел на съемочную площадку другой картины. В нем чувствовался зрелый мужчина, что шло вразрез с общепринятыми правилами игры, если говорить о комедии. Забавные персонажи были маленькими, рыхлыми или толстыми. Они были сорванцами и шутами гороховыми, олухами и изгоями, детьми, рядящимися во взрослые одежды, и взрослыми с развитием ребенка. Вспомните по-юношески пухлявого Арбакля с его жеманной застенчивостью и подкрашенными женственными губами. Как он принимался сосать палец, стоило какой-нибудь девушке посмотреть в его сторону. А теперь пройдитесь по списку реквизита и гардероба признанных мастеров жанра: чаплиновский бродяга в шлепающих туфлях и обносках; ллойдовский отважный тихоня с очечками в роговой оправе; китоновский простофиля в шляпе-канотье, с застывшим лицом; лэнгдоновский идиот, белый как мел. Все они неудачники, не представляющие для нас угрозы, не вызывающие нашей зависти, и потому мы за них болеем – пусть одолеют своих недругов и покорят свою даму сердца. Правда, мы себе слабо представляем, что они будут делать с дамой, оказавшись с ней наедине.

В случае с Гектором подобных сомнений не возникает. Если он подмигнет девушке, ждите, что она подмигнет ему в ответ. И всем ясно, что не свадьба у них на уме. При этом смех вовсе не гарантирован. Гектор не тот человек, которого можно назвать душкой, и не из тех, кому обязательно сочувствуешь. Если он завоевывает нашу симпатию, то только потому, что никогда не сдается. Трудолюбивый и общительный, воплощение l’homme moyen sensuel [1], он не столько не в ладах с миром, сколько жертва обстоятельств, редчайший талант по части невезения. У Гектора всегда есть план, точная цель, к которой он идет, но всякий раз возникает нечто такое, что не позволяет ему осуществить свое намерение. Его картины изобилуют невероятными столкновениями, немыслимыми поломками, отказом предметов действовать по назначению. Человека менее уверенного в себе эти препоны заставили бы выкинуть белый флаг, в Гекторе же только иногда заметны проблески нетерпения (сводимые к монологам усиков), но он никогда не жалуется. Двери отдавливают ему пальцы, пчелы жалят в шею, статуи падают на ноги, а он сбросит движением плеча очередной подарок судьбы и идет себе дальше. Эта стойкость, эта твердость духа перед лицом враждебных сил вызывают восхищение, а уж от его пластики просто нельзя оторваться. Каких только движений нет у него в арсенале, и в каждом своя прелесть. Легкий и подвижный, беспечный до безразличия, он преодолевает полосу препятствий под названием «жизнь» без всякого надсада или страха, ошеломляя своими прыжками и увертками, неожиданными пируэтами и бросками вперед, своими цепкими прищурами, подскоками и поворотами в стиле румбы. А его барабанящие по столу или ерзающие пальцы, умело рассчитанные вздохи, петушиный наклон головы (Кто это там появился на горизонте?)! Все эти акробатические штучки, будучи проявлениями характера, сами по себе маленькие перлы. Даже когда на него накинуто ковбойское лассо (мальчишка, сын гостеприимного хозяина, не промахнулся), и при этом он пытается сорвать с подошвы липучку от мух, движения Гектора не лишены изящества, а сам он не теряет самообладания, абсолютно уверенный в том, что выпутается из этой ловушки – при том, что в соседней комнате его уже ждет другая. Гектора, конечно, жаль, но каждый раз ему дается шанс. Тут ведь дело не в том, сможешь ли ты избежать ударов судьбы, а в том, готов ли встретить их во всеоружии.