Темнело рано, иногда Фина не могла разглядеть Телля внизу под окнами, открывать которые в палате ей не разрешали. Но она слышала голос мужа и, когда он что-то спрашивал, кивала в ответ или качала головой.
Дома Телль застелил детскую кроватку, достал распашонки с пеленками. Он вытер везде пыль, перестирал одежду, вымыл полы, проверил краны, проводку и газовую плиту. Вокруг все было сделано, приготовлено, но Телль все равно искал, чем заняться. Успокоился он после того, как утеплил окна в квартире, перебрал замки в двери и вымыл этаж.
В выходной, навестив Фину с малышом, Телль поехал на кладбище. Убрав листья и сухие ветки с могильных плит, он сел на скамейку возле могил. Телль вкопал ее после смерти Боба. Когда у них был Марк, Телль с Финой приносили его сюда и рассказывали ему о братьях. Теперь Марк лежит рядом с ними.
Кто сядет на эту скамейку, когда не станет Телля с Финой? Кто вспомнит об их детках? Получится — будто не было их никогда. И любовь к детям, которая живет, пока есть Телль и Фина, — ее тоже не станет. Только это место на земле будет знать, что они жили.
Пошел снег. Телль поднял голову, и снежинки превратились в капельки на его лице.
— Боб, был такой же снег, когда я вышел с тобой гулять. Я сказал тебе, что это твой первый снег. А ты засмеялся — снежинки щекотали тебе личико, — вспоминал Телль.
Он провел рукой по могильной плите Боба. Тающий снег остался в его ладони.
— Сыночки мои, родные… Сейчас вы бы подросли, изменились…
Словно самих детей Телль гладил надгробия, смахивал с них снег, вытирал таблички с именами. Потом он еще долго сидел на скамейке, засунув в рукава озябшие руки. А снег шел сильнее, заметая его и его сыновей.
— У вас появился брат, — Телль решил сказать это перед уходом. — Ваш младший брат. Мы с мамой обязательно придем к вам вместе с ним.
***
Весной Ханнес заболел. Врачи выходили его, но из-за осложнения малыш стал хуже слышать. Полностью слух Ханнес потерял в шесть лет — после очередной простуды.
— Папа, я не слышу тебя. Говори громче! — эти слова пронзили Телля.
Он наклонился к Ханнесу, заглянул сыну в лицо.
— А так слышишь? — громко, медленно спросил Телль.
Глядя, как шевелятся губы отца, Ханнес мотал головой. Телль обнял сына и зажмурился, не выпуская наружу воющее внутри отчаяние.
Доктор, к которому носили еще Марка, считал, что у Ханнеса все само собой пройдет. Другие врачи выписывали Ханнесу одни лекарства, потом отменяли их, назначали вторые, третьи, советовали делать компрессы. Но ничего не помогало, и когда Фина говорила об этом докторам, те отвечали, что это она неправильно лечит сына.
А слухового аппарата, даже самого старого, самого простого, нигде не было.
По вечерам Фина садилась на край кровати и думала, как еще можно помочь Ханнесу. Она сидела так до глубокой ночи.
— Ничего не поделать, — от безысходности у Фины опускались руки.
Оставалось лишь смириться, принять случившееся.
Ханнес же был только рад, что ему перестали бинтовать уши, подкладывая под бинт обжигающе пахнущую мокрую марлю, из которой текло на шею. Еще стали не нужны противные, горькие, застревающие в горле таблетки. К новому своему состоянию Ханнес привык быстро, ведь он и до этого неважно слышал.
— Пап, ты перестал мне рассказывать сказки перед сном, — сказал как-то после ужина Ханнес.
От стыда Телль не знал, куда смотреть. Вышло так, что, переживая из-за недуга сына, он забыл про самого сына.
— Расскажешь? — с надеждой спросил Ханнес.
Для Телля это значило больше, чем, если б сын просто простил его.
— Обязательно, — пообещал он.
Воодушевленный Телль собирался придумать сыну самую лучшую, самую добрую сказку. Но, когда по привычке он окликнул Ханнеса, а тот, не видя его, не отозвался, Телль сдулся. Его опять накрыло отчаяние. Сказка, которую он хотел рассказать, не получалась.
— Проводив солнце, бабушка легла на кровать и закрыла глаза, — Телль сидел на полу у двери, обхватив ноги руками.
— Папа, включи свет. Я не вижу, что ты говоришь, — попросил Ганс.
Уже пробил отбой, зажигать свет было нельзя, но Телль плотно завесил окна толстыми шторами. Нажав клавишу выключателя, он снова опустился на пол. Ханнес щурился после темноты. Подождав, пока сын привыкнет к свету, Телль стал рассказывать сначала.
— Бабушка погасила свет и легла в кровать. Она долго не могла уснуть, лежала на спине с открытыми глазами.
Бабушка вспоминала, как была маленькой девочкой. Она любила играть в классики, прыгать по нарисованным на дорожке у дома квадратикам, а, когда наступало время обеда, из окна выглядывала и звала ее мама. Бабушка вспоминала свою маму, она видела, как шла с ней за руку в магазин, как мама, сев на корточки, наряжала ее в платье. Упавшие волосы закрывали маме глаза, девочка поправила их, и мама, улыбнувшись, обняла ее. Бабушка вспоминала, как она простудилась, а мама сидела у ее кровати, трогала ей лоб и поила лекарством. Как прижимала ее к себе, покачивала и говорила: "моя родная, моя любимая". Никто больше не любил ее так, как мама, и только мама могла бы сейчас любить ее, такую старую.
Бабушке очень хотелось поговорить с мамой, взять ее за руку. Но мамы уже давно не было на свете.
Расстроенный Ханнес, сдвинув брови, глядел на губы отца.
— Пап, это очень грустная сказка, — сказал он, когда Телль замолчал. — Твои сказки всегда были веселыми, и интересными.
— Даже самая одинокая, самая дряхлая бабушка когда-то была маленькой, — задумчиво продолжил Телль. — Она видела деревянные домики, которые тонули в снегу, а она шла мимо них из школы. Было уже темно, ее дорогу освещал свет окошек тех домиков. На улице был мороз, а в окнах стояли цветы. Девочка приходила домой и ждала маму.
— А где был ее папа? — вдруг спросил сын.
— Папа? — переспросил Телль. — Не было папы у девочки. Мама никогда о нем не рассказывала ей.
— Я не хочу такую сказку, — недовольный Ханнес отвернулся к стене, где висел старый гобелен с оленями.
Телль подошел к сыну, сел на край дивана и погладил Ханнеса по голове. Когда сын уснул, он лег на пол рядом.
В соседней комнате слушала мужа, думая о своих родителях, Фина. Она была еще маленькой, когда ездила с мамой к бабушке и тете Диане — сестре мамы. Фине с мамой пришлось полночи провести на вокзале в чужой стране, чтобы сесть на другой поезд, который шел в город к бабушке. Люди вокруг разговаривали на непонятном языке, и радио тоже говорило на нем. Фина их не понимала и боялась. Но не потому, что они казались ей страшными, а просто они были для нее слишком чужими. От усталости Фина чуть не плакала. Мама обняла ее и стала качать, тихо напевая. Фине хотелось спать, но она думала — а как же мама? Фина обхватила ручками ее шею, прижалась к маме и спросила: "мама, мы всегда будем вместе?"
— Да, доченька, — нежно отвечала мама.
А обратно на вокзале их встречал папа. Подхватив Фину, он стал щекотать ей личико небритой щекой.
— Папа, отпусти меня! — смеялась Фина.
Она тогда думала, что у каждого ребенка есть мама и папа. И еще Фина думала, что ее мама с папой были всегда взрослыми. А бабушка — всегда старенькой.
— Ты зачем сердце рвешь себе и нам своей сказкой? — сказала утром Фина мужу.
Телль взглянул на жену — ночью она плакала.
***
Выяснив, что врачи не подтвердили Ханнесу диагноз, Фина с Теллем решили никому не говорить про случившееся с их мальчиком. В детском саду Телль забрал документы, сказав, что отдаст сына в школу пораньше, и про часто болеющего Ханнеса там быстро забыли. Телль с Финой надеялись, что все обойдется, ведь Ханнес хорошо читал по губам, знал буквы, а со стороны вообще не отличался от обыкновенных детей.
Когда Ханнесу исполнилось семь, пришел вызов из школы.
— Надо отдать, — считал Телль.
— Как? — Фина не ожидала, что муж решит предложить такое. — Как он там сможет учиться? Ты сам подумай? Мы же его потеряем!