Читать интересную книгу Год порно - Илья Мамаев-Найлз

верил в то, что написано в учебниках, а теперь — нет, потому что в реальности все не так. Потому что Болотная. Потому что Крым. Для Марка это было потому что, а для отца — поэтому, вот они и спорили, а мама слушала. Отец сказал, что молодежь просто пришла на готовенькое, не знает ничего об ужасах, которые здесь происходили, о развале, который здесь был. В очередной раз рассказал историю о том, как однажды к нему в офис нагрянули бандиты и направили на него автомат, а он все равно отказался быть у них под крышей.

А вам бы просто пить и веселиться, дело понятное, сказал он. Так вы страну и развалите.

Поможешь мне с чаем?

Я с сыном разговариваю! Сама сделай чай.

Мама покраснела и отвела взгляд. У нее блестели глаза. Самые красивые глаза на свете. Сапфиры цвета маминых глаз. Она несколько раз моргнула и протерла их пальцами. А потом улыбнулась. У Марка кольнуло в груди.

Пойдем помоем посуду, сказал Марк.

Началось неловкое бряцанье тарелок. Посуду отца забрала мама. Марк взял все остальное, и они пошли на кухню. А отец лег на диван в гостиной и громко включил новостной канал.

Ты как? — спросил Марк. Прости, что так вышло.

Ничего, все хорошо. У папы сейчас просто очень непростой период. Ты ни при чем.

У тебя сегодня день рождения.

Все правда серьезно, покачав головой, прошептала мама.

Какие-то проблемы с налоговой, из-за которых отца могут посадить. Мама пообещала потом рассказать подробнее, но, когда однажды зашла к Марку на смену в кофейню и принялась рассказывать, выяснилось, что она и сама не знает деталей. Только просила поддержать отца, дать ему понять, что они его любят. Единственное, на что Марк не был способен.

Домыв посуду, Марк попрощался с мамой, еще раз ее поздравил. Отец вышел с ним вместе на улицу и сказал, что поговорил со своей бывшей одноклассницей, риелтором. Она нашла недорогую квартиру в центре города.

Спасибо, я пока коплю. Когда будут деньги, позвоню ей.

На вот, возьми.

Отец протянул конверт, но Марк покачал головой.

Мама каждый день плачет. И бабушка. Ради них возьми.

Марк посмотрел на отца, пару раз вдохнул и выдохнул. Что-то заскрежетало в его груди. Он чувствовал, как становится меньше.

Это взаймы. Скоро зарплата, я отдам.

Отец усмехнулся.

Про машину ты так же говорил. Не переживай. Копить можно было в мое время, сейчас не получится.

Потом он зашел обратно, а Марк сел за руль. Его так и подмывало быстрее отсюда уехать. Он даже не стал подключать провод к телефону, с которого включал музыку. Сразу вставил ключ в зажигание и провернул. Потом снова. Горела красная полоска пустого бака. Конечно, это должно было случиться именно сейчас.

* * *

В подъезде пахло мочой, пивом и стариками. Такой теплый, кислый, рыхлый запах. Как зимой в подземном переходе. А может, и как летом — Марк всего несколько раз бывал в таких переходах, всегда в московских и всегда зимой, так что ему неоткуда было это знать.

Хозяйка квартиры открыла дверь и зашла, не снимая обуви. Марк проследовал за ней. Обычная постсоветская квартира. Скрипучий паркет, деревянные белые двери, шкаф с сервизом. Марк подписал договор, отдал деньги и закрыл за хозяйкой.

Деревья росли прямо перед балконом и прятали окна от прохожих и машин. Марк очень их полюбил со временем, но пока не видел в этих деревьях ничего особенного. Покурил, зашел обратно, достал ноутбук и подключил его к розетке. Интернета в доме не было, так что он раздал с телефона.

Фильм назывался просто: «Мечты Калифорнии». Писатель-алкоголик страдает от того, что от него ушла любовь всей его жизни. Друзья пытаются свести его с другими, но ничего не выходит. Он хочет вернуть ту самую, и бла-бла-бла. Раз мужчины так охотно используют слово пиздострадания, то, решил Марк, в отношении их можно использовать хуестрадания.

Хуестрадания (существительное, множественное число) — физическая или нравственная боль человека, идентифицирующего себя как мужчину, вызванная потерей любви (обычно человека, которого тот, кто идентифицирует себя как мужчина, идентифицирует как женщину). Сопровождается алкоголем, рассказами о бывшей своим нынешним, суицидальными настроениями, потерей мотивации и убеждением, будто возвращение любимой решит все проблемы.

Марк счел забавной перекрестную сочетаемость гениталий с направленностью страданий (хуй страдает по пизде, а пизда — по хую). Такая закругленная, скреповидная конструкция.

В общем, Фрэнк — так зовут писателя-алкоголика — в итоге добивается своего и возвращает любимую. Делает ей предложение, она соглашается, и они занимаются сексом. Фрэнк снимает платье с Шерон и спрашивает сколько оно мне стоило? Вопрос, который, по мнению Марка, органично бы прозвучал от отца. Но с Фрэнком он ассоциировал самого себя. Хуестрадания, любовь к творчеству, высокомерное отношение к людям — они сходились во многом. Марк вдруг вспомнил (первичное осознание уже когда-то приходило), как жалко это выглядит со стороны, а это — это его жизнь и переживания. Все внутренние порывы Марка, движения его духа сейчас обесценивались и уменьшались до карикатуры, и в то же время в нем разрастался страх. Марк не мог не сопоставить два факта: он похож на Фрэнка и отец похож на Фрэнка. Что могло быть хуже.

Леся как-то сказала Марку, что он любит сломанных. Он тогда подумал, что это правда, но на самом деле Леся перепутала причину и следствие: Марк просто любил ее, а она была сломанной.

Лесе вообще нравилось делать такие проницательные замечания. Как-то раз они всю ночь целовались и обнимались на трибуне дворовой спортплощадки, и Марк чувствовал себя счастливее, чем когда-либо. Кожа была холодной, пропитанной ночным воздухом, внутри тела текла кровь, и ее тепло можно было почувствовать.

Он был рыбой, осознавшей себя в воде. Ощущал течение. Как оно несет его. Как трудно ему противостоять. Они куда-то пошли. Леся прижала его к стене дома, посмотрела в глаза и сказала вот это ты. Видимо, до этого они пытались осознать, кто они. Или, по крайней мере, кто есть Марк. Он помнил только электрический привкус ее языка — как будто лизнул верхушку аккумулятора, Лесины блестящие глаза, тепло, помнил, что она показала на него, холодно-горячего, прибитого к стенке, потерянного, счастливого, сказала, что вот это настоящий он, и ему было приятно это слышать.

Теперь Марк подобного не испытывал. Поэтому он так жалел себя и страдал — и этим очень походил на Фрэнка. Одно дело ассоциировать себя с каким-нибудь Гарри Поттером, совсем другое — находить параллели