Анне-Мари повезло: она на миссис Клаус не походила. Высокая, очень худая, волосы старательно выкрашены в золотистый цвет, длинные пряди зачесаны назад и закреплены сзади черепаховой заколкой, напоминающей окаменевшего жука. В цветастом летнем платье с поясом она была похожа на аккуратную домохозяйку пятидесятых из телевизионной рекламы. Анне-Мари никак нельзя было дать ее лет. Она была на десять лет моложе своего мужа и сохранила гладкую кожу без морщин, что свойственно людям, которые стопроцентно уверены, что попадут в рай благодаря своим добродетелям и неустанным молитвам. Ей даже в голову не приходило усомниться, не затруднит ли прямой путь к вратам рая ее любовь к распространению сплетен.
Эмма, унаследовавшая у матери высокий рост и стройность, отличалась от нее темным цветом волос и терпеливым выражением лица. Сжав зубы, она наблюдала, как мать старательно вытирает мокрой тряпкой хромированный тостер и чайник, не имея понятия, что их надо протирать сухой тканью, иначе на них остаются огромные пятна.
Хромированные кухонные принадлежности – свадебный подарок, который больше всего нравился Питу, – были самыми роскошными предметами в их скромной кухне. Бедняга Пит! Он всегда учил Эмму подставлять другую щеку, когда отец раздражал ее. Религиозное воспитание Пита проявлялось в том, что у него имелась цитата на все случаи жизни. На этот раз он был, безусловно, прав. Как ни трудно было подставлять другую щеку, когда Джимми О'Брайен начинал тебя ругать, Эмма знала, что другого пути нет. Если начать с ним спорить, то он впадал в такое бешенство, что глаза становились белыми. Основной лейтмотив был: «Я делаю это для твоего же блага, мадам».
– Подставь другую щеку, – как мантру повторяла она, выскальзывая из кухни и поднимаясь наверх.
Их с Питом спальня, отделанная в густых зеленых и теплых оливковых тонах, являлась наиболее мужской комнатой в доме. Эмма сама подбирала цвета, твердо решив, что первая спальня, в которой она будет спать в качестве замужней женщины, ничем не будет напоминать те розовые с фестончиками девичьи комнаты, на которых настаивала ее мать. Прожив целую жизнь среди большего числа оборок, чем было на свадебном платье Скарлет О'Хара, Эмма хотела иметь простую и удобную спальню.
Пит, который был слепым в смысле интерьера, с полным удовольствием соглашался на все, что выбирала Эмма. Так что она купила простые шторы оливкового цвета, современную кровать из светлого дерева с ярко-зеленым покрывалом и светлый шкаф для одежды. В спальне не было ни одного воланчика, ленточки или картинки с балериной. Рисунок с феями цветов, подаренный матерью, «чтобы оживить комнату», висел на самом видном месте в туалете на первом этаже, поскольку Эмма никогда туда не заходила – разве только, чтобы прибраться.
– Ты идешь, Эмма? – крикнул отец снизу.
Схватив сумку и чемодан, Эмма вышла на лестничную площадку, бросив последний влюбленный взгляд на свою спальню. Она будет по ней скучать. И по Питу. Ей будет не к кому прижаться в постели, она станет тосковать по его юмору и любви. С точки зрения Пита Шеридана, Эмма всегда все делала правильно – что, безусловно, сильно отличалось от мнения ее родителей.
Они стояли у лестницы, обеспокоенные и полные нетерпения.
– Ты же не собираешься в этом ехать, Эмма? – визгливо вопросила мать, когда Эмма показалась на лестнице с чемоданом в руках.
Она машинально подняла руку к груди, коснувшись мягкой ткани своего комбинезона. В нем было так удобно и прохладно, ничего лучше не придумаешь для путешествия.
– Я ведь уже была так одета, когда ты пришла, – пробормотала Эмма, злясь на себя и все равно чувствуя себя подростком, выруганным за то, что надела обтягивающие брюки на ужин с епископом.
Господи, да ей уже тридцать один год, и она замужем! Она не позволит помыкать собой.
– Я думала, ты потом переоденешься, – мученически вздохнула мать. – Я предпочитаю путешествовать, одевшись прилично. Я читала, что тем пассажирам, которые прилично одеты, иногда повышают класс, – добавила она, удовлетворенно хмыкнув, как будто уже представила себе, как их проводят мимо всякой шантрапы в лучшую часть самолета, достойную О'Брайенов.
– Слушай, переодевайся скорее, а то мы опоздаем! – нетерпеливо вмешался Джимми.
Не имело смысла напоминать матери, что шанса быть переведенной в другой класс не существует вовсе, поскольку на чартерных рейсах вообще нет первого класса. Фантазии Анны-Мари относительно элегантного образа жизни никогда не имели ничего общего с реальностью, так зачем беспокоиться?
На мгновение Эмма подумала, не отказаться ли от переодевания, но вид разъяренного папаши заставил ее передумать. Как она уяснила за двадцать восемь лет жизни под его крышей, он ненавидел бисексуальную одежду и женщин в брюках.
– Одну минуту, – сказала она с наигранной веселостью и побежала наверх.
В спальне Эмма упала на колени перед кроватью и спрятала лицо в покрывале. «Трусиха! – твердила она себе. – Ты же вчера решила, что комбинезон лучше всего подойдет для поездки! Ты должна была возразить!»
Все еще проклиная себя, Эмма взяла со столика маленькую красную книжку и открыла ее.
– Я положительный человек, – прочитала она. – Я хороший человек. Мои мысли и чувства достойны внимания и уважения.
Повторяя снова и снова эти три фразы, Эмма сняла с себя комбинезон и футболку и натянула длинную вязаную кремовую юбку и тунику, которую она иногда летом надевала на работу, когда вся остальная одежда была в стирке. А сегодня вся ее более или менее приличная одежда лежала в чемодане, стоящем внизу у лестницы.
Эту юбку Эмма как-то купила во время похода по магазинам с матерью и люто ненавидела, потому что в ней она напоминала себе оживший кофе с молоком – высокая, прямая, как мальчишка-школьник, и бесцветная. Ей очень шел голубой комбинезон, подчеркивая бледную голубизну глаз и яркие веснушки, тогда как бежевые и коричневые тона делали ее одноцветной: бледная кожа, блеклые волосы, блеклое все, черт бы ее побрал!
Эмма никогда не умела краситься, да вообще была не слишком довольна своей внешностью. Если бы только у нее хватило мужества изменить нос с помощью пластической операции! Он был длинный, слишком большой для ее лица, и она кое-как прятала его под челкой. Ее сестра Кирстен собрала все лучшие семейные черты – она была подвижной, сексуальной и пользовалась огромным успехом у мужчин. А у Эммы единственной выигрышной чертой был голос – низкий, протяжный и хрипловатый, который абсолютно не сочетался с ее робкой внешностью. Пит часто говорил, что с таким голосом она могла бы работать на радио.