Читать интересную книгу По поводу VI тома «Истории России» г. Соловьева - Константин Аксаков

Чем же теперь могла быть при царе древняя княжеская дружина? Времена изменились. Настала иная пора. Уже не было переходных князей, с которыми переходила и дружина, не пуская корней в землю, составляя бродячий совет князя, – князя, который и сам не имел настоящей оседлости. С жизнью народной дружина была прежде мало связана и не могла тяготеть над нею, по крайней мере, сильно. Впоследствии удельные князья стали оставаться долее, и потом даже постоянно, на своих уделах. Наконец и уделы исчезли, – и явился уже один царь и Великий Князь Московский и всея Руси: единый царь и единая цельная русская земля. Дружина окружила престол царя. Дружина была доблестная, правда, но, несмотря на всю свою доблесть, дружина уже начала составлять теперь сословие, более или менее втягивающее в себя благородные силы народа, себе предоставляющее подвиги, себе присваивающее исключительную славу, мешающее дружному течению всего народа; а дружного течения всего народа не заменят никакие доблести известного сословия. Дружина со своим прежним значением была необходима для князей, переносившихся из города в город; она не нужна, она вредна для единого царя и для всей земли. Становясь между народом и царем, дружина стесняла обоих. Народ, призывая некогда государственную власть, призывал князя, а не дружину: народ хотел знать его да себя, повиноваться боярам русским народ никогда не думал. С другой стороны, новое самодержавие не хотело делиться властью с дружиной. Мы сказали, что права дружины не были определены, но вследствие обычая значение ее было велико. Теперь, когда идея самодержавия, идея власти государственной, цельной и нераздельной, проникла убеждение правительства, правительство не захотело быть обязанным, хотя и по обычаю во всех делах советоваться с дружиной. Иоанн III и сын его начали ослаблять и уничтожать дружину, получившую впоследствии новую силу от прилива в нее князей Рюриковичей, лишенных уделов. Наконец возник царь Иоанн IV, царь с идеальным понятием о царской власти, религиозно проникнутый уважением к своему царскому сану. Он говорит: «Народился есми Божиим изволением на царстве; и не помню того, как меня батюшка пожаловал, благословил государством; и взрос есми на государстве»[9]. При таком царе борьба должна быть решена.

Старой дружине нет уже места в русском государстве. Требование истории совершается: царь сокрушает дружину, а народ молча присутствует при ее сокрушении. Народ не принимал участия в борьбе князей, не принимал участия в уничтожении уделов, не принимал участия в истреблении дружины, и потому на казни смотрел только с человеческой стороны с ужасом и состраданием. Последняя тень дружинных преданий должна была исчезнуть, и она исчезла; борьба окончилась, заключившись письменной борьбой нового царя и старого дружинника, потомка князей удельных. Это явление, что царь и подданный прибегают к перу, к силе слова и вступают в словесный спор, показывает, что для сознания и того и другого – мало победы грубой силы, но нужна победа духа; и тому, и другому нужно быть правым перед нравственным судом мысли, совести, истории. Г. Соловьев справедливо придает важность этой переписке. Бояре, впрочем, не исчезли; остался думный боярин, осталась боярская дума; но боярская дума было правительственное место, но думный боярин была правительственная должность. Царь советовался с ними, соблюдая обычай, но свободно, не будучи обязанным советоваться.

Мы видим, что государство изменилось во внутреннем своем составе, что оно устроилось иначе внутри себя, что дружина исчезла и бояре стали холопами государевыми. Вся эта перемена совершилась внутри самого правительства, ибо дружина, бояре, все это были части государства, участники правительственной власти. Но здесь возникает вопрос: в какие отношения стало новое государство к народу или к земле? Изменились или нет эти отношения? Определила ли себя новая правительственная власть перед народом или землей, как поняла она народ или землю? Не может быть, чтобы этого не было. Народ в древней России не был одной вещественной массой, до которой правительству не было дела, из которой правительство брало только или войско, или деньги; сам он также никогда не смотрел на себя, как на существо бессловесное. Вспомним, что до московского периода при множестве отдельных княжеств мы беспрестанно видим веча (вече – от вещать), видим сильный элемент совещательный. Что же с ним сталось, с этим элементом? Внутри государственного состава произошла перемена. Отношения государя к дружине переменились. А что же отношения государя к земле? Переменились они или нет? как переменились? и чем стали они? Как отразилась или обозначилась правительственная перемена в отношении к народу?

На этот вопрос книга г. Соловьева не дает никакого ответа. Правда, г. Соловьев касается именно тех явлений, которые могли бы дать здесь ясное указание, но он их касается совершенно слегка и объясняет весьма поверхностно. Поэтому мы считаем нужным на вопрос, нами указанный, дать ответ и высказать, как мы понимаем это дело.

Государство, как мы видели, было в разрозненном и раздробленном виде над единой русской землей. Земля русская в ту пору являлась отдельными общинами, имевшими отдельных князей, но сознавала свою общую целостность. Жизнь земская выражалась вечами, бывшими в этих отдельных общинах. С этими вечами совещался князь, и в них вообще выражалось тогда отношение и соприкосновение власти государственной к мысли народной. Входить здесь в подробности мы не имеем нужды. Мы видели также, что земля была равнодушна к распрям князей, поскольку они не касались ее благосостояния и быта. Мы уже сказали, что это государственное дробление мешало целостности всей русской земли. Как скоро государство стало единым над единой русской землей, как скоро оно почувствовало свою целостность, как скоро великий князь московский стал царем: тогда государство единое обращается к единой русской земле и зовет ее всю на совет. Первый царь созывает первый Земский Собор. На этом Соборе встречаются земля и государство и между ними утверждается свободный союз. Отношения царя и народа определяются: правительству – сила власти, земле – сила мнения. На Земском Соборе торжественно признаются эти две силы, согласно движущие Россию: власть государственная и мысль народная.

Вот те отношения, в которые стала приобретшая единство государственная власть – к земле. Древние областные веча, не всегда остававшиеся в пределах одного мнения, но примешивавшие нередко употребление грубой внешней силы, преобразились при единодержавии в Земский Собор всей России, – явление, уже имеющее одну чисто нравственную силу мнения без всякой примеси внешней принудительности, – силу, к которой обращалось правительство, как к самой надежной и верной подпоре. Выборные на Земском Соборе обыкновенно отвечали в таком роде: «Как поступить в этом деле, государь, – это твоя воля; а наша мысль – такова».

Обратимся к самой истории, к самим событиям. Первым движением Иоанна, в характере которого лежала потребность все выразить, всему дать форму, название, торжественное определение, – первым движением Иоанна-царя было: созвать на Красную площадь Земский Собор. На этом Соборе царь возвестил только земле, что наступила новая эпоха, новые между ними отношения. На этом Соборе царь и земля увидались друг с другом, и ярко выступил новый состав России: единый царь и вся земля. Созыв Земского Собора было собственным действием Иоанна, внушенным сознанием значения царя в России. Новое возвещенное начало, заявившее себя созывом от царя первого Земского Собора, было приложено к делу впоследствии. В 1566 году Иоанн IV созвал опять Земский Собор и спрашивал мнения – мириться ли с Польшей на предложенных ей условиях или воевать, требуя больших уступок.

Если скажут, что созыв Земского Собора не имел того значения, что это было личное действие Иоанна, его личное желание, то в ответ на это мы укажем на целый ряд Земских Соборов, отсюда возникающих и продолжающихся вплоть до самого Петра I, так что последний Земский Собор распускается от имени Петра. Нам скажут, что этих Соборов мы не видим ни в царствование Федора, ни в царствование Годунова. Отвечаем на это во-первых, что, начиная с царя Михаила Федоровича нельзя уже не признать целого ряда Соборов, и что все-таки первый Земский Собор был созван первым русским царем. Во-вторых, только о некоторых Соборах сохранились известия полные, целые протоколы заседаний; об иных известия краткие, об иных узнаем из грамот, до них касающихся, а об иных из грамот, даже не касающихся до них, но где однако ясно и определенно о них говорится в нескольких строках. Итак, мы можем предположить, что Земские Соборы могли быть при Федоре и Борисе, но что известия о них или потеряны, или существуют в других грамотах между множеством посторонних слов точно так же, как укрывались известия и о позднейших Соборах, пока нашел их внимательный глаз исследователя.