Читать интересную книгу Лед и алмаз - Роман Глушков

Выскочив, гладиатор сразу же обернулся и в следующий миг получил булыжником по забралу шлема. А вслед за камнем на ошарашенного Аса обрушился я. Ударив его пятками в грудь, я уронил противника навзничь, после чего сам плюхнулся в слякоть рядом с ним. Ни оглушить, ни тем более убить его с наскока не удалось, но я на такое везение и не рассчитывал. И когда он, перевернувшись на живот, попытался встать, я — более легкий и проворный — уже навис над ним, замахиваясь тем же камнем. По счастью, тот не укатился далеко и был подобран мной, стоило лишь дотянуться до него рукой.

Повторно бить камикадзе по голове я не стал. Даже оглушенный, он мог вскинуть руку и пальнуть по мне в упор из плазмогенератора. Противника следовало прежде всего обезоружить, и лишь потом покушаться на его жизнь.

Выбить оружие, которое являло собой пальцевые импланты, было нереально. Я поступил менее гуманно — сломал врагу конечность, пока она не нацелилась в меня. Сталкер как раз уперся ладонями в землю, собираясь вскочить, и я шарахнул ему булыжником точно по оттопыренному локтю. Тот хрустнул, покалеченная рука Аса вывернулась неестественным образом, а сам он издал гортанный хрип. И, вместо того, чтобы встать, снова завалился ниц.

Второй попытки подняться я ему, разумеется, не дал. Пнув врага по сломанной кости, я усилил ему болевой шок, после чего вскочил Асу на спину, обхватил его обеими руками за шею и, стиснув объятия, оттянул вражескую голову назад до упора. Выгнувшись дугой, гладиатор взялся было здоровой рукой изо всех сил бить мне по предплечью, пытаясь ослабить мою хватку. Но я быстро пресек это, повалив противника набок так, чтобы он не мог пошевелить боеспособной конечностью. Придавленная к земле, она утратила подвижность, а Ас — последнюю возможность оказать мне сопротивление.

Прозревшие авиаботы обнаружили меня, когда я все еще сжимал горло смертника, ожидая, когда у него утихнут конвульсии. Похоже, Грободел проморгал последнюю стычку и вновь подключился к трансляции после того, как все интересное закончилось. Тело гладиатора закрывало меня, словно щит, но против импульсных пулеметов этот щит был бесполезен. Однако пускать в расход строптивого подопытного «Светоч» явно не торопился. Я не пал от руки Аса, коему «толстолобики» внаглую подыграли, и потому, видимо, их планы опять переменились.

А может быть, мое умерщвление было отсрочено до прибытия на базу? И правда, зачем Хрякову лишняя возня, если будущий труп может дойти до разделочного стола на собственных ногах?

Впрочем, между мной и теплой камерой (либо все-таки моргом, жаловаться на температуру в котором я уже вряд ли буду) лежало одно незаконченное дело. Или, вернее, недобитое тело. И возобновившийся буран, что вдруг сменил мимолетную оттепель, недвусмысленно намекал мне: медлить с расправой над Непоседой не в моих интересах. Об этом также напоминали насквозь промокшие трусы и кеды, которые грозили вот-вот задубеть на морозе и добавить мне лишних мучений.

Собачья жизнь, говорите? Какое там — хуже! Подопытные дворняги академика Павлова хотя бы памятника от благодарных ученых удостоились. А мне даже о нормальной могилке мечтать заказано. Но чего не сделаешь во благо науки и шанса дожить до завтрашнего дня. Пускай даже он будет ничуть не лучше, а то и гораздо отвратительней, чем день сегодняшний…

Глава 2

Пути ученых, как и пути Господа Бога, чье существование «толстолобики» официально опровергают, так же неисповедимы. По крайней мере, для подопытных кроликов вроде меня. Предоставив фору Асу, Грободел тем не менее не стал помогать Непоседе. Даже несмотря на то, что он, в отличие от более матерого соратника, действительно нуждался в поблажке наших арбитров.

Авиаботы безучастно взирали с небес, как я подбираю очередной камень — на сей раз увесистее и убойнее прежних, — и направляюсь с ним к недобитому камикадзе. Он очнулся, но еще толком не оклемался и стоял на четвереньках, собираясь с силами и явно планируя возобновить бой. Задержись я на минуту-другую, и Непоседа, глядишь, поднялся бы с четверенек на ноги. Однако что толку? Встать бы он встал, но достойный отпор уже вряд ли бы мне дал. И в итоге снова плюхнулся бы ничком на обледенелые камни, чтобы уже никогда с них не подняться.

— Ничего личного, приятель, — произнес я, приближаясь к жертве с пудовым булыжником на плече. — Ни я, ни ты не виноваты в том, что здесь очутились. Просто сегодня одному из нас повезло больше, а другому — меньше. Поэтому не обессудь. Поверь: на твоем месте я бы тоже на тебя не обиделся…

Что вы сказали, прошу прощения? «Какой кровожадный цинизм!», «А как же милосердие и человеколюбие?» «Где мой гуманизм, который отличает высшее существо — человека, — от животных?»

Все понятно. Дайте-ка угадаю: с вами, в отличие от большинства здесь присутствующих, мы встречаемся впервые, верно?

Как я это узнал? Нет, не потому что у меня хорошая память на лица. Дело в другом: бескомпромиссные сторонники гуманистических взглядов до конца моих историй попросту не досиживают. И тем более не приходят слушать их впоследствии. Уж больно коробят хронического человеколюбца те принципы, которых я придерживаюсь с тех пор, как поклялся не дать себя прикончить ни в Пятизонье, ни за его пределами. Ведь там, за Барьером, у меня остались жена и дочь, которые вот уже пять лет вынуждены скрываться от охотников за моими алмазами. И к которым я поклялся однажды вернуться. Сразу, как только избавлюсь от своего проклятия и вновь стану полноценным человеком, способным жить вдали от питающих моего паразита энергией гиперпространственных аномалий.

Но вы задали вопрос, и мне придется на него ответить. Где, черт побери, мой гуманизм? Так вот же он, прямо перед вами. Весь, как на ладони. Чистейший, неразбавленный гуманизм высшей пробы. Без примесей каких-либо предательских сомнений и двусмысленности…

В упор не видите? Тогда следите за мыслью.

Из двух выживших на этот час противников на базу возвратится только один. Или, в худшем случае, никто. Иных вариантов нет. В «Светоче» всем заправляют военные, а порядки у них железные и оспариванию не подлежат. Согласно подлинно гуманистическим убеждениям, жизни всех людей на планете имеют равнозначную ценность, и потому нет принципиальной разницы, кто сегодня выживет: я или мой противник. Но человеколюбие-то — штука субъективная. Оно не существует в отрыве от человека и не может быть направлено ни на кого другого, кроме человека. И опять-таки без разницы, на какого, ведь все мы равны, помните? Вот почему сейчас, при изначально одинаковых условиях моего выбора, для меня будет гуманнее спасти того из нас, к кому лично я испытываю наибольшую симпатию и уважение.

То есть, конечно же, я спасу себя.

Как видите, я вам не соврал: все очень гуманно и справедливо.

«Ага! — потирает руки мой слушатель-гуманист, заметив, как ему мнится, прореху в моей кристально честной логике. — А вот если бы, например, на месте этого несчастного, кому ты собрался размозжить голову, оказался ребенок? Что тогда?»

А ничего. Ваше «если бы» — это лишь никчемные, высосанные из пальца домыслы. За действия Мангуста в ваших фантазиях я — настоящий Мангуст — не несу решительно никакой ответственности. Мы с вами говорим о реальном сегодняшнем положении дел. А оно таково, что никакого ребенка здесь нет и быть не может. При всей жестокости «Светоча» втягивать в свои эксперименты детей ему и в голову не пришло. Равно как и у меня не хватило воображения представить такую немыслимую ситуацию. И заметьте: это не мне, не «толстолобикам», а вам не терпится взглянуть, как повел бы себя Алмазный Мангуст, столкнись он вдруг на этой кровавой арене с ребенком!

Ну и кто из нас — я или вы — может считаться после этого наиболее гуманным человеком?..

Впрочем, за нашими философскими спорами мы здорово отклонились от темы. Виноват. Немедленно исправляюсь и возвращаюсь к нашему повествованию…

Дабы раз и навсегда разрешить печальную участь смертника, я не стал ломать ему руки и ноги, а просто сорвал с него шлем. Все, что мне после этого оставалось, это хорошенько размахнуться и обрушить камень на макушку стоящего на четвереньках врага…

Перехватившись за края продолговатого булыжника, я набрал полную грудь воздуха, занес свое карательное орудие над головой Непоседы и…

Коварство переломных моментов в нашей жизни состоит в том, что порой они происходят столь внезапно, что мало чем отличаются от того же удара камнем по голове. Нечто подобное я сейчас и пережил. И в итоге вышло так, что это я фигурально огрел себя по лбу собственным булыжником. А Непоседа, напротив, сумел его избежать практически за миг до своей смерти.

— …твою мать! — вырвалось у меня в сердцах вместе с резким, сопровождающим мой удар выдохом. Но в этот же миг я поневоле отшагнул назад, и камень упал не на темя жертвы, а прямо перед ней. Смертник поморщился от брызнувшей ему в лицо слякоти и вытаращился на булыжник так, словно я швырнул наземь не его, а бриллиант аналогичной величины.