Читать интересную книгу Добрая, злая - Вера Колочкова

– Ага, сейчас… Все бросим и побежим к тебе любовь строить! Прямо коленки в кровь расшибем! – подражая ведущей, смешно прокомментировала она ее жизнерадостный голосок, одновременно косясь на Кирилла и будто приглашая его вместе с ней понасмешничать.

Он глянул на нее коротко, будто слегка досадуя. Потом пробурчал недовольно:

– Ты думаешь, это так, на раз-два, что ли? Даже на кастинг попасть непросто, а уж чтобы на проект…

– А ты что, пробовал? Может, и ты туда хочешь?

Спросила и засмеялась. Сама постановка вопросов уже показалась очень смешной! Отчего-то представилось, как машет Кирюша руками в телевизоре, горюя об утраченных презервативах…

Кирюша не смеялся. Сидел напрягшись, нервно дрожал коленкой, уставившись в экран телевизора. Потом повернул голову, глянул в глаза… Ох, лучше бы не глядел – так и плеснуло из них злобной обиженностью. Чего это с ним? Смотрит, будто она над святостью поглумилась. Хорошо, хоть передача закончилась, сразу какой-то фильм начался.

– Ладно, давай спать…

Сказал, будто обиду в себя проглотил. Вон даже кадыком дернул. Вылез из кресла, кинул через плечо, направляясь в сторону ванной:

– Я в душ…

Точно, обиделся. Ой, да и ладно. Что она такого сказала? Лучше бы посуду помыть вызвался… Ему можно завтра спать и спать, а у нее с утра три пары… И консультация по курсовой. А потом еще к отцу на другой конец города ехать…

Дверь в квартиру, где теперь жил отец, можно было снимать в фильмах про доперестроечную советскую жизнь. Такой она была фактурной, обшарпанной, пухло-дерматиновой, с блестящими глазками медных гвоздочков. Пойди еще поищи где-нибудь такую дверь. И сам подъезд не лучше – стены выкрашены синей краской, местами облупившейся, и кошками воняет, и сырым сквозняком из подвала несет… Как тут вообще можно жить, в такой тоскливой невозможности? А если выражаться высоким штилем участников реалити-шоу – как тут свою любовь строить? Разве что борщи с котлетами каждый день друг другу наворачивать…

Ладно, оставим свои смешки за дверью. Если отец такие обстоятельства для жизни выбрал, значит, и впрямь влюбился. Разглядел что-то в серой мышке, которую Катей зовут. Ладно, Катя так Катя. Вон шлепает к двери, поспешает… Давай, милая, поспешай, встречай гостью…

– Здравствуйте, Санечка! Проходите, мы вас ждем. Папа вниз, в булочную спустился, сейчас придет. Хватились, а дома хлеба ни крошки…

Простите, как это «хлеба ни крошки»? А где обещанные пироги? Отец давеча, когда в гости зазывал, пироги обещал!

– Ой, да не надо кроссовки снимать, Санечка, у нас все равно не убрано! Проходите в комнату, я пойду чайник поставлю!

Так. У них, значит, еще и не убрано. И хлеба нет. И вообще – сам воздух в жилище какой-то некислородный, печалью отдает. Да и вид у Кати странный, будто слегка припыленный. Голова нечесана, старая шаль на плечах, в которую она кутается, как бабка. А отпрыск Катин где, пятилетний Тимофей? С отцом за хлебом пошел?

Сев на продавленный диван, она обвела взглядом комнату. Да уж… Не убрано, говоришь? Ну, это еще мягко сказано… Хотя тут, похоже, и самая тщательная уборка привычного интерьера не изменит. Жесткая аскеза, а не интерьер. Шкаф, стол, диван, детская кроватка в углу. А остальное пространство – полки с книгами. Жилище витающей в облаках интеллектуалки. Как она умудрилась при всем при этом еще и ребеночка себе родить? А потом и приличного мужика из семьи увести? Загадка, как есть загадка…

Фу, какие злобные мысли в голове зашуршали! Чего она напала на бедную женщину? Ревнует, что ли? Да отцу, между прочим, только такая и нужна, чтоб интеллектуалка, чтоб полки с книгами… Может, он о такой всю жизнь и мечтал? Если б не согрешил тогда в студенчестве, на картошке, прожил бы всю жизнь с такой вот Катей и счастлив был…

Катя тихо вошла в комнату, кутаясь в свою шаль, села рядом, тускло проговорила:

– Сейчас вскипит… Только вы извините меня, Санечка, у нас к чаю ничего нет… Ну, кроме хлеба, конечно, за которым Ленечка в булочную побежал…

Ага. Значит, отец здесь в Ленечках живет. А мама его всегда торжественно Леонидом величала. «Леонид, тебя к телефону!» Или: «Как думаешь, Леонид, не замахнуться ли нам на покупку новой машины?» И звучало это куда более весомо, чем «Ленечка». По крайней мере весомее, чем «Ленечка в булочную за хлебом побежал».

Вот опять она ревнует. Ей-то какое дело, как его здесь называют? Может, у Кати привычка такая – всех уменьшительными именами называть?

– А может, вы голодны, Санечка? Я могу картошки пожарить. Хотя масла нет… Но ведь ее можно и сварить, правда?

Ох, что-то совсем умирающий голос у этой Кати. Вроде виноватый, но в то же время замороженный, равнодушный. И сама она будто умирающая. Болеет, что ли?

– Спасибо, Кать. Я не голодна. А вы что, плохо себя чувствуете?

Катя ничего не ответила, только склонила ниже голову, мотнула русыми, свисающими вдоль щек прядями. Потянув к лицу бледную ладошку, зажала пальцами нос, снова потрясла волосами. Чего это с ней? Будто с трудом рыдания сдерживает…

– У вас что-то случилось, Кать? – спросила осторожно, тронув за плечо.

Катино плечо подрагивало мелко, даже сквозь толстую шаль ощущалось, каким оно было напряженным.

– Что, Кать? – почти выкрикнула она, пытаясь развернуть ее к себе. – Говорите! Что-то с папой случилось, да?

– Нет, Санечка, нет… – испуганно подняла на нее мокрые глаза Катя. – С Ленечкой все в порядке… Да он сейчас придет, сами увидите… Вы простите меня, я сама не своя сегодня, ничего не соображаю! Ночь не спала, потом весь день в больнице, потом по фондам с Ленечкой ездили…

– По каким фондам? И почему в больнице? Кто у вас в больнице?

– Ти… Тимоша в больнице… В реанимации…

Она слезно и коротко вздохнула, будто икнула, и тут же зажала себе рот ладошкой, глядя на нее с ужасом. Будто сама своих слов испугалась. Потом отняла ладонь, стала говорить быстро, слегка захлебываясь:

– У него под утро уже приступ случился… Неожиданно так… Давно не было приступа, а тут! Я уже два года спокойно жила, думала, пронесет… И снова – приступ! Слава богу, на улице пробок не было, скорая очень быстро приехала… А если бы днем… Это еще повезло, что под утро…

– Постойте, Катя! Я ничего не понимаю… Что значит «два года спокойно жили» и почему пронесет? Он что, давно болен?

– Давно, Санечка… С рождения…

– Что-то серьезное, да?

– Да. Редкая врожденная сердечная патология.

– А… Почему не лечили?

– Это не лечится, Санечка. Тут операция нужна. У нас таких операций не делают.

– А где делают?

– В Швейцарии.

– Где?!

– Да, Санечка, да… Мне врачи сказали, если доживет до двенадцати лет, то и здесь уже можно сделать. А пока только в Швейцарии. Вот я и думала, что мы с Тимошей дотянем до его двенадцати… Сами посудите – где я и где Швейцария?