истерику. Начнет говорить, что у него остались годовалые внучатки, а дети умерли. И что только он один теперь о них заботится.
— Я человек Альфача. Я слежу за порядком на пустыре. И любой, кто тронет меня, будет жестоко наказан. И никто не посмотрит, что с тебя можно выкачать литров пять крови. Тебя забьют, будто свинью, и выкинут в канаву. Я плачу налоги. И я под защитой смотрящего.
Ага. Разливается соловьем. Сплошной и бессвязный поток мыслей. Будет говорить много, но без какой-либо конкретики. Придется действовать по старинке. Такой точно просто так не расколется. И ещё угрозами сыпет…
— Заткнись, — пришлось снова надавить на плечо. — Какое сейчас число и месяц? — спросил я, а после добавил. — И год?
— Вторая неделя лета заканчивается, опарыш безмозглый. А год я не знаю. Я же мало живу, тупой ты ублюдок. Мне нет смысла года считать.
— Где мы находимся? — повторил я первый вопрос.
— В трущобах, — ответил мужик. Он кое-как сплюнул и сразу же добавил. — В Рязанском графстве. А оно в Центральном герцогстве. А герцогство в Российской империи.
Я ведь специально проверил, не начнет ли он путаться в словах. Но нет. Легенду свою знатно стелет. Вызубрил назубок. Такому хоть под ногти иголки загоняй да зубы напильником стачивай — не расколется. А ведь не хочется доводить до такого, но, видимо, придется. Задам-ка я какой-нибудь необычный вопрос:
— Какая скорострельность АК-74?
— Че, мля? Ты че несешь, дебил? Я не понимаю тебя. Нормально говори.
Не понимает он… Сам-то, наверно, неполную разборку и сборку с закрытыми глазами за полминуты сможет сделать. Но продолжим:
— Что за лучи на улице? Откуда такой радиационный фон? Когда началась война?
— Ты че, сука?..
— Почему ты свободно проходишь через лучи? — я продолжал сыпать вопросами. — С кем война? Кто первый напал?
— Какая, нах, война? У нас нет войны. Слухи даже до наших трущоб дошли бы.
— До ваших? — зацепился я. Всё понятно. Со своей начальной легенды он теперь точно не свернет. — А есть и другие? Какие? Называй!
— Я знаю только про наши, ублюдок. И знаю, что в других графствах тоже есть трущобы. Иначе баронствам пришлось держать у себя опустившихся дворян.
А теперь и баронства какие-то приплел…
— Называй графства! — приказал я. Снова пришлось надавить на скрученную руку.
— Тамбовское, Липецкое, Тульское, Московское, Владимирское, — перечислила мужик. — Есть и другие. Их много.
— Я хорошо знаю Московскую область, — признался я. И ведь не соврал. Память, вопреки моим же словам, всё-таки у меня ещё нормально работает. Старые знания до сих пор сохранились, но могу забыть то, что было пару минут назад. — Есть ещё, наверно, Орловское, Ярославское, Воронежское…
— Да. Такие тоже есть. Ну, сука, дай мне выбраться, и я тебе глаза вырву.
— И что за баронства? Отвечать! — я нажал свободной рукой на лопатку. Рано или поздно он должен сдаться.
— Обычные баронства. Их все знают.
— Ну так называй, раз все знают!
Не разговор, а какой-то бред. Я стою голый посреди сарая, вокруг бегают курицы, на улицы к мычанию коров присоединились козы. Тело не моё. Перед глазами мерцают буквы. Почему-то ярко подсвечивается слово «паранойя». При этом мне приходится пытать подготовленного мужика-диверсанта. А за дверьми меня поджидают лучи, которые сразу же прожигают кожу. И хочется жрать! Меня уже начало ломать от непонятного внутреннего голода. Но пока что я держусь, так что допрос с пристрастием продолжается.
Глава 3. Кушать подано!
— Ты будешь говорить или нет? — прорычал я через пару секунд.
Чувство непонятного голода затмевало сознание. Всё-таки меня долгое время накачивали наркотиками, а вот теперь подступает ломка. Я посмотрел на пробегающую курицу и понял, что не хочу есть эту суетную птичку. Да и вообще ничего не хочу из того, что мне было известно. Мне нужно было нечто иное. Что-то такое, что способно насытить меня. Я всегда презирал торчков. Ведь каждый из них сознательно губил свою жизнь. И теперь я оказался на их месте. Ирония судьбы!
— Буду, — сказал мужик. Он попытался вырваться, но я не дал ему этого сделать. — На востоке Голицынское баронство и Брюсовское. На западе — Шереметьевское. На Юге — Келинское и Меньшиковское. На севере — Репинское и Лефортовское.
— И откуда такие названия? — спросил я ласково. При этом не забывал крепко держать его руку. — И откуда знания? Ты ведь строишь из себя недалекого человека.
— Так название дается всегда по родам, которые ими правит, мразь. А знания… Так все люди это знают. А ты нет?
Он просто непробиваем! Несколько минут назад я сломал ему локоть и перебил горло. В глазах до сих пор земля. Его плечевой сустав не работает, а скоро и второй отправится вслед за первым. И при этом в голосе почти нет страха. Хотя, наверно, он тоже употребил что-нибудь эдакое. Вон кожа у него какая нездоровая, будто иссушенная вся. Наркоман-диверсант — это странно. Хотя, наверно, его и готовили для подобных дел. И я теряю время.
— Когда тебе нужно выйти на связь? Сколько человек в твоей группе? Какое вооружение? Отвечать! — я переусердствовал. Снова послышался хруст. Теперь две руки повисли по бокам бесполезными кусками мяса. — И ты ведь понимаешь, что это продолжится? Я не остановлюсь. У тебя ведь ещё и ноги есть. Да и другие части тела: глаза, зубы, язык…
Теперь можно было не беспокоиться, что он убежит или что-то сделает. Одними ногами много не навоюешь. Хотя знавал я одного тувинца. Вот тот мог. И носился, аки лось по лесам, и бил так, что диву можно было даться.
Я обошел мужика и встал прямо перед ним. Краем глаза контролировал дверь, которая открывалась во внутрь. Понятно, что больше не было никакого смысла скрывать своё лицо, ведь пока я лежал без сознания, он его видел сотни раз. И почему меня не связали? Что за безалаберность? Или не ожидали, что я очнусь? Хотя куда бы я убежал? После пробуждения я ограничен этим сараем. Проклятая радиация!
Он подняла голову и посмотрел на меня. Злобные глаза не сулили ничего хорошего. А следом взгляд стал испуганным и каким-то растерянным. Губы слегка дрогнули.
— Господин, — непонимающе протараторил он, — вам ведь нельзя… Это запрещено… Я думал, что вы обычный… Обычный… А вы…
— Ну и кто же? — спросил я и попытался сделать устрашающее лицо. Хотя поясницей ощущаю, что и лицо-то уже не моё. Зеркало бы найти какое-нибудь!
— Вы же благородный, хоть и опустившийся, — сказала мужик. Создавалось ощущение, что он сам