кошмарный сон завладел рассудком. Едва стены расползлись, свету показалась уродливая тень, движущаяся на нас из глубины расщелины.
— Что происходит? — спросил я и попятился.
— Даже не пытайтесь сбежать из этого лабиринта!
За моей спиной образовалась непроглядная пустота. Я не видел ничего, кроме темноты и мерцающей глубины впереди, в которой что-то двигалось и издавало пронзительный рёв.
— Куда ты меня привёл?! — во мне проснулась паника.
— Эта поликлиника — наша тюрьма, наказание за беспечность, — ответил Платон Иванович. — У вас, Эдуард Сергеевич, нет иного выбора, кроме как отбывать наказание за свою ошибку! Мы все здесь не по собственной воле.
— А как же обычные люди? — воскликнул я. — Те, кто живёт в Обнинске?! Они чем заслужили такое наказание?
— Увы, с простым народом у нас никто не считается. Потому и получается дилемма: либо чтить профессию, либо жить в своё удовольствие со знанием, что строже наказания не будет!
В ту секунду в мир людской явилось нечто умопомрачающее. Сквозь густоту едкой мглы просматривались очертания высокого жукообразного туловища, студившего в моём теле кровь. Из меня будто медленно исходила жизнь, затуманивалась память. Я перестал чувствовать руки, за которые меня держал Могильников. Он боялся, что я сбегу, но ошибался. В эфемерно зародившемся кошмаре я не мог пошевелиться, даже веки не смыкались, чтобы хоть на долю секунды не видеть исчадье, пришедшее ниоткуда. Я лишь слушал шелест губ Платона Ивановича, молившегося всякий раз, когда ему снова приходилось лицезреть это проклятое Люцифером дитя.
Оно двигалось развалисто, толстая кожа, покрытая трубчатыми наростами, с хрипом выдыхающими воздух, сотрясалась. Я, онемев, вглядывался в отторгающий образ чудовища, прибывшего из галактических недр, населённых необъяснимыми отродьями. Оно имело три пары тонких лап, расположенных по мясистым бокам. Глаз не было, их заменяло что-то, похожее на перепончатые ласты. На этих эластичных лепестках имелись полусферы, наполненные алой жидкостью, сродни крови. Овальная пасть существа находилась внизу. Острые шипы на богомерзких губах расходились надвое и источали что-то жгучее, от чего поднимались зловонные пары. Вывалившись из пасти, на земле трепыхалась прядь кишковидных жгутов. Это были языки, неприглядные выросты, тянувшиеся к моим ногам. Они скручивали некое подобие свитка из кожи, сминали его до хруста.
Я пребывал на грани помешательства, когда существо приблизилось, но всё ещё находилось на расстоянии. Его сдерживали плотные жилы, как цепи, приросшие к туловищу со всех сторон. Они пульсировали, пропускали по себе что-то особенное, жизнеподобное, заставляющее уродца шевелиться. Точно провода, к нему тянулись сосуды. В ту секунду Платон Иванович заговорил дрожащим голосом:
— Познакомьтесь, Эдуард Сергеевич, это Гиппократ! Да-да, он самый, правда, в учебниках по медицине он симпатичнее. — Голос главврача слышался мне неуверенным бормотанием. — Но это не отменяет заслуг великого творца и философа. Давным-давно, в зените своих лет, Гиппократ заковал себя в пучину хтонического ужаса, чем и является по сей день. Верование, порождённое праотцом врачебного дела, было построено на множестве ошибок, которые спустя тысячелетия ещё остались. Он жив, покуда живы мы! Не удивляйтесь, вы знали, на что шли, давая клятву Гиппократа. Она-то и стала росписью на вашем документе, которая не смоется до самой смерти.
Врач подступил к монстру и тростью развёл его осклизлые языки, сжимающие что-то желтоватое, выцветшее до подобия папируса. Брезгливо подняв с земли свёрток, пропитанный прозрачной слизью, мужчина раскрыл его и показал мне:
— Узнаёте свою подпись? Теперь и ваша, Эдуард Сергеевич, душа принадлежит ему. Вы видите цепи, удерживающие его? Это не что иное, как жилы, по которым в него течёт кровь совершённых врачами преступлений. Монстр соткан из пороков, он растёт и дышит благодаря нам с вами. Так давайте же не позволим ему погибнуть!
Мне мечталось как можно быстрее покинуть компанию страшного создания. Услышав последние слова Платона Ивановича, я судорожно кивнул, согласился не быть сожранным богопротивной тварью из подземелья. Не видел иного выхода.
— Признаться, он до сих пор меня пугает, — прогнусавил Могильников. — И всякий раз, когда я привожу сюда людей, не перестаю трепетать. Но, справедливости ради, Гиппократ при мне ещё никого не убил, — врач посмотрел на меня, подмигнул и завершил: — Добро пожаловать в коллектив, коллега!