Читать интересную книгу Тихое оружие - Василий Великанов

— Выйдем на крыльцо, господин писарь, — морщась, предложил полицай. — Да захвати с собой подворный список жителей.

Как только ефрейтор и полицай ушли, ребята мгновенно стихли и как ни в чем не бывало опять уселись за стол.

«И почему это дети вдруг затеяли шумную возню?» — недоумевала Нина. Хотела спросить об этом у Анны Никитичны, но воздержалась. Спросила о другом:

— Чего это вы, мама, наговаривали им о моей хвори?

— А что он, лизоблюд, вылупил на тебя зенки! — сердито ответила Анна Никитична.

— Зачем они приходили?

— Они тут часто рыщут — батраков себе ищут. Не волнуйся, Нина. Отец сходит в волостное правление, и все устроится.

Вернулся Григорий Михайлович лишь в сумерках, когда дети уже спали. Доложился:

— Ну, пока все в порядке.

Затем, наглухо зашторив окна в маленькой комнате, «отец» и Анна Никитична уселись на койке с двух сторон от Нины и при слабом свете керосиновой коптилки начали беседу: поведали девушке об общей обстановке в городе, рассказали подробнее о детях, в окружении которых теперь предстояло Нине жить и работать.

Когда она узнала о том, что Артем бродил поблизости от аэродрома, удивилась:

— А чего там ходить? Самолеты и так на лугу, как на ладони.

— Самолеты, да не те… — разъяснил Григорий Михайлович. — Это у них ложный аэродром. Немцам уже удалось ввести в заблуждение наших бомбардировщиков. Они и нас чуть не разбомбили: осколком окно вышибло…

— А где же настоящий?

— Подальше, за железной дорогой, за рекой.

Пожелав Нине спокойной ночи, Григорий Михайлович ушел, а Анна Никитична задержалась, досказывая девушке, что вот, дескать, ребята оборвались, обносились, а купить белье и одежонку негде. И хотя на барахолке кое-чего и меняют на продукты, на семь ртов не напасешься. У кого детки, у того и бедки!

Нине показалось, что хозяйка намекнула: мол, восьмой рот теперь прибавился. Заметив в глазах Нины обиду, Анна Никитична поспешила ее успокоить:

— Нет, я не о том… Партизаны нас поддерживают. Не голодуем.

После ухода Анны Никитичны Нина долго не могла успокоиться и уснуть. Где-то в отдалении гудели самолеты. Изредка слышались короткие пулеметные очереди в том месте, где был дзот.

Но не эти голоса большой войны волновали девушку. Опять, как и вначале, когда она только что вошла в этот дом, ее мучила мысль о детях.

Артем

На шестой день войны бои шли уже на подступах к этому городу. Заметались люди, хлынули на восток. Побежал Григорий Михайлович к председателю колхоза, взмолился: «Дай подводу!»

А тот ему: «Куда ты на коняге денешься? Немецкие танки уже обошли город, а самолеты расстреливают по дорогам беженцев… Чего зря мечешься? Ведь ты, как и я, репрессированный! Немцы нас не тронут. А тут — обжитый курень. Где родился, там и пригодился…»

В тот момент Григорий Михайлович не придал особого значения поговорке, приведенной председателем, и понял ее сокровенный смысл лишь позднее.

Возвращался он домой поникший, растерянный. Анна Никитична, окруженная детьми, сидела в ожидании мужа на большом узле посреди хаты. В руках у малышей были игрушки, а десятилетний Артем держал бронзовый бюстик Ленина — подарок отца к празднику 7 Ноября.

Увидев в дверях мужа с опущенной головой, Анна Никитична метнулась к нему: «Чего руки опустил? Бог не выдаст, свинья не съест…» И, кивнув на старшего сына, добавила: «Ленина надо спрятать».

Вместе с отцом Артем спустился в подвал, где хранилась бульба, и, завернув бюст в клеенку, закопал его.

* * *

В метельную ночь под новый, 1942 год, когда Григорий Михайлович плел при коптилке соломенные маты на окна, а Анна Никитична пряла куделю, в их дом пришел партизанский разведчик Василий и принял от них присягу.

Став лицом к переднему углу, где висела икона божьей матери и когда-то на тумбочке стоял бронзовый Ленин, в полной темноте и тишине, супруги шепотом повторяли торжественные слова партизанской клятвы: «Я — гражданин Советского Союза, вступая в ряды народных мстителей, клянусь…»

В это время проснулся Артем и притаился, вслушиваясь в слова клятвы. Он не все расслышал, но последние слова присяги особенно взволновали его: «Я, красный партизан, клянусь защищать мою Родину мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагом…»

Артем затаил дыхание. Ему стало страшно: его родители, как показалось от неожиданности, обрекали себя на смерть.

И еще мальчик услышал, что дядя Вася сказал: «Под Москвой Гитлеру так по зубам саданули, что его хваленое войско покатилось назад, бросая технику…»

Эта новость была радостной, но страх у мальчика не проходил. Он думал о том, что, пока наши дойдут до Белоруссии, фашисты еще немало перевешают народа. Вон в городе, на базарной площади, повесили недавно двоих мужчин, а на дощечках, прикрепленных к груди, сделали надпись: «За связь с партизанами». И висели трупы на виду у всех граждан несколько дней — для устрашения жителей, скрывавших подпольщиков.

Увидев повешенных, Артем поведал об этом младшим братишкам. Дети присмирели, притихли, несколько дней не выходили на улицу, не играли.

А вскоре после принятия родителями присяги к ним в дом пришли ночью два партизана, вооруженные автоматами, и переспали за печкой. Проснувшись рано утром, ребятишки заметили чужих людей и испуганно переглянулись.

Ранним утром в дом зашли два немецких солдата и попросили «яйки». Почувствовав опасность, мальчишки задрались между собой и подняли такой истошный крик, что немцы, сунув в карманы трофеи, выскочили из дома. С тех пор ребята встречали опасных гостей страшным шумом, а когда играли на улице, то язык держали за зубами, как приказывал отец. И все-таки дважды они едва не пострадали.

Первый раз, когда Артем запустил бумажного змея. Его схватил патруль и приволок к коменданту, обвиняя мальчика в том, что тот якобы мешает летать самолетам на бреющем полете. Пришлось отцу вызволять сына.

А второй раз «проштрафился» младший братишка, когда дети играли на улице в «пятнашки». В центре живого круга стоял Сережа и, помахивая рукой, скороговоркой долбил:

Вышел Гитлер из тумана,Вынул ножик из кармана,Буду резать, буду бить,Все равно тебе водить.

С последним словом мальчик ткнул Володю в грудь, и все разбежались. Малыш, ошеломленный, застыл на месте: он увидел немца с автоматом в руках, шагавшего по улице прямо к нему. Володя стреканул в свой двор и не слышал, как немец засмеялся, закричав ему вслед: «Цурюк, ду хазе!»[3]

Забежав в дом, испуганный и дрожащий, Володя не сразу мог объяснить матери, что с ним случилось. А потом, заикаясь, рассказал. Мать пожурила Сережу, а Артем отчитал брата построже: «Дурак. Ты что, хочешь, чтобы нашего папу и маму повесили?»

Перепуганный Сережа в ответ пролепетал: «А как же нам играть?» — «А так, — стал учить его Артем. — Вместо слова Гитлер надо говорить «дьявол». — «Все равно догадаются», — возразил Сережа. «Может, и догадаются, а придраться нельзя», — заверил мальчика старший брат.

С тех пор Сережа и Володя, да и другие ребята, играя в «пятнашки», скороговоркой начинали: «Вышел дьявол из тумана…» И далеко от дома не уходили, играли во дворе.

Только Артем ходил везде, даже в город. На базаре на яички и самогон он выменивал хлеб, консервы, сигареты, конфеты, зажигалки. Все это носил в противогазной сумке. И однажды наткнулся на полицая.

Тот уцепился за сумку и крикнул: «Чего несешь, спекулянт?» Артем знал, что за самогонку могут строго взыскать с родителей — комендант города запретил спаивать немецких солдат. Придерживая изо всех сил сумку, Артем заплакал: «Ничего-о… Так… Отдай-ай…»

И тут, на его счастье, за него вступилась проходившая мимо знакомая женщина: «Чего ты к мальчишке привязался?.. Мало тебе измываться над старыми, так еще и за детишек взялся? Побойся бога, если уж людей не боишься!»

Полицай стукнул Артема по затылку, и мальчик упал. Но тут же вскочил и побежал домой. Убегая, он слышал, как полицай скверно выругался и пригрозил: «Погодите, я еще доберусь до вас, большевистские охвостья!..»

Когда немцы захватили город, ребята продолжали учиться по своим учебникам. А потом комендант запретил учителям упоминать на уроках имя Ленина, Сталина, приказал ничего не говорить о Коммунистической партии и Советской власти, как будто их никогда не было. Преподавать разрешалось только «чистую науку», прославляя при этом германский рейх и великого фюрера. Все дети должны были учить немецкий язык.

Однажды учительница Анна Ивановна перевела на немецкий песню «Дан приказ: ему — на запад, ей — в другую сторону, уходили комсомольцы на гражданскую войну». По знакомому любимому мотиву и слова легко запоминались.