Язык всякого учения замешан на тех представлениях, которые учение считает наиболее важными для себя и для своих подразумеваемых последователей. Часто эти представления называют ценностями. Но дело не в том, что учение их особенно ценит. Дело в том, что именно с этих представлений начинается та система ориентирования, которую предлагает человеку учение.
Язык, на котором учение разговаривает с человеком, – это не столько средство выразительности, сколько стиль мышления, стиль ориентирования.
Каждое учение стремится к самодостаточности. Оно стремится окутать человека своей заботой, предложить ему свой круг понятий, приучить к своему стилю мировосприятия. Если оно и оглянется на другие учения, то заговорит о них уже с помощью этих понятий, уже в принятом стилистическом подходе. Последовательность изложения может принимать разные формы, но суть неизменна. Другие учения всегда становятся условной проекцией на то учение которое рассказывает о них.
Так поступают с предшественниками: самим пересказом их концепций на своём языке трактуют их по-своему. Так поступают и с современниками: любой анализ не столько высвечивает иные возможности ориентирования, сколько работает на утверждение своих собственных.
Эта самодостаточная стилистика изложения неминуемо ведёт к противостоянию учений или, в лучшем случае, к снисходительному взгляду друг на друга. Отсюда – привкус догматической идеологии у одних учений: вот как оно на самом деле, и никак иначе. Отсюда – и отрешённая тональность у других: вот что говорю я, а вы как хотите…
В результате оказывается, что у философии как определённой сферы человеческого знания практически нет общего для всех учений языка. Нет даже самой крошечной территории, которая была бы для всех единой. Философия представляет собой обширное островное государство, где на каждом острове свои нравы и традиции, а главное – свой язык.
И если кто занимается переводом с чужого языка, то исключительно в свою пользу.
Учения лицом друг к другу
Когда-то человечество состояло из разбросанных по планете культурно-этнических оазисов, и местная самобытность учений была совершенно естественным явлением. Но те времена давно и безвозвратно миновали. Может быть, каждое из учений и хотело бы стать единственным, но ему неизбежно приходится утверждать себя в сопоставлении с другими учениями.
Тут мы встречаемся с основным инстинктом любого философского учения – с инстинктом опровержения. В этом инстинкте, самом по себе, нет ничего, что заслуживало бы осуждения или одобрения. Это совершенно естественная вещь, она связана с самим существованием учения, с его самоопределением своих границ, с отмежеванием от множества других мировоззрений.
Может быть, правильнее было бы говорить именно об инстинкте отмежевания?
Но человек среди учений видит вовсе не спокойные землемерные работы по установлению границ владений. Никакое учение не хочет быть «одним из». С какой стати! Ведь именно ему удалось обрести правильный взгляд на мир. Значит, все остальные учения должны прежде всего прислушаться к нему.
Увы, оказавшись лицом друг к другу, учения чаще всего хватаются за оружие. И не всегда за оружие полемическое. Распри учений перерастают в политические распри партий, идеологий, государств. А сколько окровавленных страниц истории повествует о военных распрях, вызванных или благословлённых соперничающими учениями!..
Учение может биться ЗА человека: за то, чтобы человек стал или оставался его сторонником. Но на что оно способно РАДИ человека? Способно ли оно сказать ему: «Друг! Тебе нужно другое учение»?
Ещё удивительнее, чем схватки учений-антиподов, отношения между учениями, близкими друг к другу. Самое меньшее, что мы можем наблюдать тут, – это страшноватое искрение, подобное тому, которое возникает между электрическими контактами, недостаточно отдалёнными, но и недостаточно плотно примыкающими один к другому. А если говорить о крайних формах соперничества близких учений, то вряд ли они особенно отличаются от крайних форм противоборства далёких.
Неутолённая тоска по единству
Не будем забывать, что у того явления, которое мы называем здесь учением, двойственная природа. Носителями его являются живые люди с естественным ощущением единой человеческой природы. Поэтому любое учение таит тоску по единству, по тому, чтобы пробиться к общей для всех истине, которая соединяла бы нас, а не разъединяла.
Каждому учению внутренне свойственна тяга к единству в истине, к тому, что в христианстве принято называть экуменизмом. Можно расширить это понятие и говорить более широко о философском экуменизме, о вере в то, что мы должны научиться говорить на одном языке, на языке истины. Такой философский экуменизм мог бы стать естественным настроем для всякого учения или, по крайней мере, для людей, которые являются его носителями.
Но, к сожалению, каждое учение испытывает неумолимую тягу к самоутверждению.
Чтобы стать мастерской ориентирования, учение должно обрести определённую форму и стремиться её сохранить (при всех возможных изменениях), – иначе оно просто распадётся на произвольные разновидности или даже на отдельные личные взгляды и перестанет существовать как учение.
Эта закономерность побуждает учение отсчитывать любые шаги к философской общности от себя самого.
То есть: давайте объединяться вокруг той истины, которую мы понимаем лучше всех.
И снова всплывает проблема языка, на котором говорит данное учение. Даже если учение будет посвящено исключительно экуменизму, оно всё-таки будет говорить о нём на своём языке. И язык его будет преисполнен сознанием своей экуменической правоты. Самоцентричность языка приведёт его в лучшем случае к самоцентрическому экуменизму.
Так возникает этот печальный для человека парадокс. Всякое учение тяготеет к единству – и всякое учение готово лишь к единству вокруг себя. Каковы бы ни были «декларации о намерениях», инстинкт самосохранения ведёт к самоутверждению, а самоутверждение неумолимо ведёт к самоцентричности. И нет смысла упрекать в этом учение: такова органика его существования.
Возвращение к человеку
Зарождаясь из личных идей, из внутреннего опыта отдельного человека, учение, становясь учением, начинает в той или иной степени пренебрегать интересами того человека, к которому оно обращено. Ведь на первый план выдвигаются интересы собственной самоорганизации. Иногда учение, утвердившись на социальном уровне, превращается в идеологию, которая вообще перестаёт придавать значение отдельному человеку.
Идеология – это подмена живого мировоззрения серийным протезом. Она заинтересована не столько в индивидуальном ориентировании человека, сколько в навязывании ему стандартизированных ориентиров. Человеку же нужны ориентиры, верные именно для него. Это различие интересов приводит к тому, что некоторые учения строят не систему ориентации, а систему ДЕЗориентации, основанную на определённой догматической установке, сдвигающей человека в заданное русло. Вот такой своеобразный вид может приобрести задача помощи человеку в его личной самореализации.
Учение, способное ориентировать множество людей, не может не привлечь внимание тех, кто хочет властвовать над толпой. И это уже совсем другая история.
Но оставим пока идеологию в стороне. Взглянем на учение, поддерживающее двустороннюю связь с человеком. На учение, в органику которого входит стремление привлечь к себе последователей.
Как ему это делать? Стремясь быть полезным для человека – или обольщая его?
Быстрее – обольщая. Или гипнотизируя, или устрашая, или манипулируя, или подчиняя.
Надёжнее – становясь полезным.
Мне, живому человеку, важно распознать, с чем обращается ко мне учение. На кого оно работает? На какие-то внешние силы? На себя, на своё упрочивание и процветание, для которого я послужу лишь питательным элементом? Или на меня, на человека с индивидуальным внутренним миром, ищущего своё самовыражение?..
Учение, происходящее от личной потребности в ориентировании, должно сберечь в себе уважение к этой потребности. На этом основано его естественное право быть учением, учить выбору направлений.
Я готов признать за учением его право на социальную оформленность, на его самоутверждение среди других учений. Готов признать, что ему нужны определённые усилия, чтобы служить сосудом для тех истин, которые собраны им воедино. Но всё же это для меня не самое важное.