Читать интересную книгу Дуэнья - Ричард Шеридан

Уходят.

Картина третья

Библиотека в доме дона Херонимо.

Дон Херонимо и дон Фернандо.

Дон Херонимо. Мои возражения против Антоньо? Я их привел: он беден. Можешь ты в этом его оправдать?

Дон Фернандо. Сеньор, я признаю, что он не богач. Но его род – один из самых древних и уважаемых в королевстве.

Дон Херонимо. Да, конечно, нищие – весьма древний род в любом королевстве. Но не очень-то почтенный, дитя мое.

Дон Фернандо. У Антоньо, сеньор, много приятных качеств.

Дон Херонимо. Но он беден. Можешь ты в этом его обелить, я тебя спрашиваю? Разве это не беспутный повеса, промотавший отцовское наследие?

Дон Фернандо. Сеньор, он наследовал очень немногое. А разорила его скорее щедрость, чем мотовство. Но он ничем не запятнал своей чести, которая, как и его титул, пережила его богатство.

Дон Херонимо. Что за дурацкие речи! Знатность без состояния, милый мой, так же смешна, как золотое шитье на фризовом кафтане.

Дон Фернандо. Сеньор, так может рассуждать какой-нибудь голландский или английский купец, но не испанец.

Дон Херонимо. Да. И эти голландские и английские купцы, как ты их называешь, поумнее испанцев. В Англии, милый мой, когда-то не меньше нашего считались со знатностью и с происхождением. Но там давно уже убедились в том, какой чудесный очиститель золото. И теперь там спрашивают родословную только у лошадей… А! Вот и Исаак! Надеюсь, он преуспел в своем сватовстве.

Дон Фернандо. Его обаятельная внешность, надо полагать, обеспечила ему блистательный успех.

Дон Херонимо. Ну как?

Дон Фернандо отходит в сторону.

Входит Исаак Мендоса.

Что, мой друг, смягчили вы ее?

Исаак. О да, я ее смягчил.

Дон Херонимо. И что же, она сдается?

Исаак. Должен сознаться, что она оказалась не так сурова, как я ожидал.

Дон Херонимо. И милый ангелочек был любезен?

Исаак. Да, прелестный ангелочек был очень любезен.

Дон Херонимо. Я в восторге, что слышу это! Ну скажите, вы были поражены ее красотой?

Исаак. Я был поражен, не скрою! Скажите, пожалуйста, сколько лет сеньоре?

Дон Херонимо. Сколько лет? Позвольте… восемь да двенадцать… ей двадцать лет.

Исаак. Двадцать?

Дон Херонимо. Да, разница в месяц или около того.

Исаак. В таком случае, клянусь душой, это самая старообразная девушка ее лет во всем христианском мире.

Дон Херонимо. Вы находите? Но, я вам ручаюсь, красивее девушки вы не встретите.

Исаак. Кое-где, пожалуй, все-таки.

Дон Херонимо. У Луисы фамильные черты лица.

Исаак (в сторону). Да, пожалуй, что фамильные, и притом еще в этой фамилии довольно долго пожившие.

Дон Херонимо. У нее отцовские глаза.

Исаак (в сторону). Пожалуй, действительно, они когда-то были как у него. Да и материнские очки, наверно, пришлись бы ей по глазам.

Дон Херонимо. Нос – тетушки Урсулы, и бабушкин лоб, до волоска.

Исаак (в сторону). Да, и дедушкин подбородок, до волоска, клянусь честью.

Дон Херонимо. Если бы только она была так же послушна, как она хороша собой! Это, я вам скажу, дружище Исаак, не какая-нибудь поддельная красавица – красота у нее прочная.

Исаак. Хотелось бы надеяться, потому что если ей сейчас только двадцать лет, то она свободно может стать вдвое старше, прежде чем ее годы догонят ее лицо.

Дон Херонимо. Черт подери, господин Исаак! Что это за шутки такие?

Исаак. Нет, сеньор, дон Херонимо, вы находите, что ваша дочь красива?

Дон Херонимо. Клянусь вот этим светом, красивее девушки нет в Севилье!

Исаак. А я клянусь вот этими глазами, что некрасивее женщины я от роду не встречал.

Дон Херонимо. Клянусь Сантьяго, вы не иначе, как слепы.

Исаак. Нет-нет, это вы пристрастны.

Дон Херонимо. Как так? Или у меня нет ни разума, ни вкуса? Если нежная кожа, прелестные глаза, зубы слоновой кости, очаровательный цвет лица и грациозная фигура, если все это при ангельском голосе и бесконечном изяществе – не красота, то я не знаю, что вы называете красотой.

Исаак. О боже правый, какими глазами смотрят отцы! Жизнью клянусь, все в ней – как раз наоборот. Атласная кожа, говорите вы, – так смею вас уверить, что более откровенной дерюги я в жизни не видал. Глаза ее хороши разве только тем, что не косят. Зубы, если один из слоновой кости, то соседний из чистейшего черного дерева, белый чередуется с черным, совершенно как клавиши у клавикордов. А что до ее пения и ангельского голоса, то, клянусь вам этой рукой, у нее крикливая, надтреснутая глотка, которая, спросите любого, звучит, как игрушечная труба.

Дон Херонимо. Вы это что же, иудейское отродье? Вам угодно меня оскорблять? Вон из моего дома! Слышите?

Дон Фернандо (выступая вперед). Дорогой сеньор, что случилось?

Дон Херонимо. Этот вот израильтянин имеет наглость заявлять, что твоя сестра безобразна.

Дон Фернандо. Или он слеп, или он нахал.

Исаак (в сторону). Так, они, видимо, все на один покрой. Честное слово, я, кажется, зашел слишком далеко.

Дон Фернандо. Сеньор, здесь, несомненно, какая-то ошибка. Он, наверно, видел кого-то другого, а не мою сестру.

Дон Херонимо. Какого черта! Ты такой же болван, как и он! Какая тут может быть ошибка? Разве я не запер Луису, и разве ключ не у меня в кармане? И разве горничная не к ней его провела? А ты говоришь, ошибка! Нет, этот португалец желал меня оскорбить, и не будь мой кров ему защитой, то хоть я и стар, но эта шпага постояла бы за меня.

Исаак (в сторону). Мне надо выпутаться во что бы то ни стало! Ее состояние, во всяком случае, очаровательно.

ДУЭТ

Исаак.

Постойте, постойте, сеньор, я молю!Я чту вас, сеньор, и сеньору люблю.Я стать ее мужем всем сердцем хочу.Клянусь вам душою, что я не шучу.

Дон Херонимо.

Молчите! Довольно! Я в гневе таком!

Исаак.

Держите папашу! Он в гневе таком!Не надо кричать, я покину ваш дом.

Дон Херонимо.

Мошенник безмозглый, покиньте мой дом!

Исаак. Дон Херонимо, послушайте, отбросим шутки и поговорим серьезно.

Дон Херонимо. Как так?

Исаак. Ха-ха-ха! Пусть меня повесят, если вы не приняли всерьез мои слова относительно вашей дочери.

Дон Херонимо. Но ведь вы же говорили серьезно, разве нет?

Исаак. О господи, конечно же нет! Я пошутил, только чтобы посмотреть, как вы рассердитесь.

Дон Херонимо. Только и всего? Честное слово? Вот не думал, что вы такой проказник! Ха-ха-ха! Санттьяго! Рассердили вы меня, признаться, не на шутку. Так вы находите, что Луиса красива?

Исаак. Красива? Венера Медицейская[4] – ведьма рядом с ней.

Дон Херонимо. Дайте мне руку, плутишка вы этакий! Ей-богу, я считал, что между нами все кончено.

Дон Фернандо (в сторону). А я-то надеялся, что они поссорятся. Но, видно, еврейчик не так прост.

Дон Херонимо. Знаете, этот приступ злобы иссушил мне горло – я редко выхожу из себя. Вели подать вина в соседнюю комнату, выпьем за здоровье бедной девочки. Бедная Луиса! Безобразна! Каково! Ха-ха-ха! Забавная была шутка, ей-богу!

Исаак (в сторону). И очень искренняя, по совести говоря.

Дон Херонимо. Фернандо, я хочу, чтобы ты выпил за успех моего друга.

Дон Фернандо. Сеньор, за успех моего друга я выпью от души.

Дон Херонимо. Идем, маленький Соломон. Если еще осталось несколько искорок раздражения, то это единственный способ их загасить.

ТРИО

Глоток вина хорошийМирит людей не плоше,Чем судьи и святоши.Полней стакан налейИ станешь веселей.А при жестокой ссоре,При тягостном раздоре,Сходитесь без отсрочкиВокруг пузатой бочки.Глоток… и т. д.

Уходят.

Картина четвертая

У Исаака.

Входит донья Луиса.

Донья Луиса. Попадала ли когда-нибудь беглая дочь в такие причудливые обстоятельства, как я? Человеку, которого мне назначают в мужья, я поручила разыскать моего возлюбленного, – избранник моего отца должен ко мне привести моего собственного избранника. Но как томительно это бесконечное ожидание!

ПЕСНЯ

Какой поэт, о Время,Воспел твои крыла?Его подруга всюду,Должно быть, с ним была.Ах, тот, кто пережилРазлуку с тем, кто мил,Хоть бы раз,На краткий час,Твоих не чует крыл!Какой поэт… и т. д.

Входит дон Карлос.

Ну что, мой друг, нашелся Антоньо?

Дон Карлос. Мне не удалось его разыскать, сеньора. Но я уверен, что мой друг Исаак скоро с ним появится.

Донья Луиса. И вам не стыдно, что вы так плохо старались? Так-то вы служите женщине, которая доверилась вашему покровительству?

Дон Карлос. Право же, сеньора, я приложил все старания.

Донья Луиса. Пусть так. Но если бы вы и ваш приятель знали, как всякий миг промедления тягостен для сердца той, кто любит и ждет любимого, о, вы не относились бы к этому так легко!