Читать интересную книгу За краем. True science fiction - Роман Суржиков

После этого Мохнатый стал учиться очень быстро. Изо дня в день он понимал все больше слов, и чем больше понимал – тем больше спрашивал, и ему отвечали, и он начинал понимать еще больше. И как-то вдруг, внезапно для всех обнаружилось, что рыжий отнюдь не глуп, а возможно, поумней многих. Ведь это он придумал делать на стрелы костяные наконечники, и он же сплел огромную сеть, чтобы ловить сразу много рыбы, сколько не набьешь копьем и за два дня.

Говорил он теперь ясно и быстро, и много. Говорить по-человечески ему явно нравилось. Вечерами он ложился у огня, закинув ноги, да начинал рассказывать что-то сказочное: про странных людей с рыжими или белыми волосами, про огромные лодки, про деревья выше холмов, про зверей в пять раз больше ягуара, и – представить только! – про воду, которая становится твердой и ломается на куски. Он рассказывал и еще много чего, только этого уже совсем никто не понимал, но слушали все равно с удовольствием. Никто другой не умел так здорово рассказывать!

У Мохнатого были две излюбленные фразы. Он произносил их человеческим языком, однако смысл все равно был непонятен. Одна из них: «Кто ж так делает!..» Например, Быстроногий разводит огонь – трет хорошо, старательно. Мохнатый подойдет, скажет: «Кто ж так делает!», достанет из-за пояса какие-то два камня и стукнет ими друг о друга. С камней посыплются искры, и сухой мох тут же займется. Или, положим, трое охотников шьют лодку из шкур. Мохнатый поглядит на это, потом скажет свое «кто ж так делает» и возьмется за дело сам. Скрепит две лодки шестами и веревками, получится вроде как одна, но с двумя животами – и выяснится, что такая лодка никогда не опрокидывается и везти может хоть десять человек сразу. А однажды под вечер с охоты принесли окровавленного Синеглаза – кабан насадил его на клык. Рана была всего одна – на бедре, – но очень глубокая. Седой Знахарь обложил рану листьями живой травы и принялся читать заклинания, ворча под нос. Однако всем было ясно, что Синеглаз кончается: живая трава не спасала, кровь толчками лилась из-под листьев. Тогда Мохнатый тоже сказал: «Кто же так делает!». Отогнал всех, крепко-накрепко перетянул ногу веревкой выше разреза, потом взял из костра алую головешку и ткнул ею прямо в рану. Все остолбенели от ужаса, а Синеглаз взвыл, выгнулся дугой, и наверняка вырвался бы и ударил Мохнатого, не будь тот так силен. Но кровь перестала литься, а на следующий день порез начал затягиваться, а через семь дней Синеглаз уже снова мог ходить.

Другое странное слово, которое сохранил Мохнатый из прежнего языка, было «безбожники». В какие моменты чужак говорит его, и что оно значит, понять никто не мог. Когда какой-нибудь юный охотник впервые убивал козу, вымазывал свое голое тело ее кровью, а все девушки племени принимались ее слизывать, Мохнатый говорил: «Безбожники». В день Весеннего духа, когда все холостые мужчины и женщины делали слу-слу в кругу и кричали очень громко, чтобы кокосы хорошо родились – Мохнатый тоже говорил: «Безбожники». Даже когда все племя при полной луне обращалось к духам, стоя на четвереньках, – и тут Мохнатый говорил: «Безбожники». Инчи-Унчи однажды предположил, что «безбожники» – это знак восхищения, и все с ним согласились. Если кто-то слышал это слово от чужака, то широко улыбался и с двойным усердием продолжал свое дело. Однажды Вождь узнал, что Мохнатый терзается сомнениями, взять ли ему в жены мускулистую и полногрудую Плавунью или изящную, как птица, Худышку. Вождь позвал чужака к себе и посоветовал взять обеих. Хотя и не принято брать двух жен в одну и ту же весну, но такому сильному охотнику это простительно. Мохнатый поскреб бороду, сказал: «Безбожники», – и согласился. Вождь пересказал это девушкам. Обе были счастливы, что рыжеволосый красавец восхищается ими.

Что еще делал Мохнатый? Да много чего, мало кто все и вспомнит. Строил шалаши из деревьев и шкур, шил паруса, придумал восемь новых способов готовить мясо, а из козьего молока делал белую и очень вкусную еду – он сказал, она называется «чиз». А одной весной натаскал из холмов целую кучу необычных камней, разжег огромный костер и долго колдовал с камнями над огнем. Те, кто видел, говорили потом, что из камней вышла блестящая вода, и позже отвердела. Получилось что-то мягче скалы, но много тверже дерева, и Мохнатый сказал: это что-то зовется «айрон». Наконечники из айрона были острее костяных, ножи – лучше каменных.

Той зимой, когда умер Вождь, племя решило, что новым вождем должен стать Мохнатый. Ему сказали об этом и ждали, что он ответит: «Безбожники». А он почему-то замотал головой и проворчал: «Да какой из меня вождь… Я простой сейлор, даже не боцман. Не потяну я». Вождем стал Инчи-Унчи, но чувствовал себя очень неловко, и каждый месяц потом ходил к Мохнатому за советом.

А еще спустя годы Мохнатый заболел. Мало кто болел в племени, а уж от рыжего силача этого точно не ждали. Да только он слег, и кожа у него разогрелась, и лицо покрылось алыми пятнами. Плавунья смотрела за детьми, а Худышка сидела с мужем.

– Да кто ж так делает?.. – с надеждой спросила она, ожидая, что Мохнатый сейчас придумает что-нибудь и к утру выздоровеет. Но он грустно покачал головой.

– Амдаин… – сказал он. – В смысле, подыхаю я… Ничем тут не поможешь. У вас нет таких лекарств, чтоб не подохнуть.

Худышке сделалось пекуче больно, как от змеиного укуса. Однако, чтобы утешить мужа, она не подала виду, а только улыбнулась.

– Значит, тебе нужно радоваться. Духи встретят тебя с уважением и почестями и отмерят много-много счастья.

– Рили?.. – Он невесело усмехнулся. – Правда?

– Конечно, правда! Никто другой так много не сделал для людей, как ты. Значит, тебе полагается больше счастья, чем всем-всем. Мы даже сначала думали, что ты и сам дух.

– Какой там дух!.. – Глаза Мохнатого блеснули, и он горячо заговорил, вздрагивая и облизывая губы. – Я никакой не герой, простой сейлор, даже не боцман. Пять паундс в месяц, день на реях да кружка рому вечером. Мы шли на каравелл… большая лодка, очень большая. Мы везли великого человека. Миссионер… зе прист… мэн оф черч… Мы везли великого шамана, служителя духов. Он должен был попасть сюда, не я. Вот он бы научил! Он бы смог, вы обучились бы ту рид энд то райт… вы бы узнали молитвы, слово божье. Вы бы поверили в великий дух Джизес Крайст!.. А я…

Худышка слушала очень внимательно, поглаживая лоб мужа.

– Случился шторм. Мы не успели снять паруса, фок-мачта рухнула, смело полборта. Каравелл легла на бок и захлебнулась… Не знаю, кто выжил. Наверное, никто. Я вцепился в обломок и лост май каншенс… ну, как уснул. Проснулся здесь. Худышка, май диар, боюсь, что Джизес наказал вас, безбожников. Послал меня вместо того, великого шамана.

Она нежно лизнула его в щеку.

– Ты ведь ничего не поняла, верно?.. – с горечью спросил Мохнатый.

Он ошибался. Смышленая Худышка прожила с ним больше дюжины лет, и поняла почти все, несмотря на мудреные слова. Не укладывалось в ее голове лишь одно: кто же мог сделать для людей ЕЩЕ больше?..

«Это он выдумал, чтобы я не тосковала!» – вдруг догадалась она и затосковала от этой мысли еще сильнее.

* * *

– …При известном направлении тока в катушке, направленность вектора напряженности магнитного поля Н определяется правилом буравчика, или же правилом винта.

Демонически скрипя мелом, лектор изобразил нечто, подобное бублику (вероятно, катушку индуктивности), и несколько погнутых стрелочек.

– Предположим, что мы вкручиваем штопор правой рукой, вращая рукоятку в сторону протекания тока. Тогда острие штопора будет указывать направление вектора Н. Вихревое электрическое поле создает, условно говоря, воронку, и вектор магнитного поля направлен вглубь ее.

Вот! Я поймал нужное слово и завершил фразу. В этот момент Светка тронула мое плечо и спросила:

– Что ты делаешь?

– Пишу.

– Я заметила, – Светка подмигнула, глядя на мою руку.

Кисть руки держала авторучку, ее стержень указывал на хвостик буквы «и», которой оканчивалось слово «воронки», последнее в предложении: «Ложась на борт и черпая пробоиной воду, бригантина проваливалась вглубь воронки».

– Я пишу о путешествиях, – сознался я и, вполне возможно, покраснел.

Светка была стервочкой с длинными ногтями артериального цвета. Я ожидал от нее в качестве ответа скривленных губ и снисходительной усмешки.

– Круто, – сказала она. – Дашь прочесть?

Дать было стыдно. Выразить идею мне никак не удавалось: персонажи говорили не о том, сюжетные ходы оказывались примитивны, а описания – поверхностны. В отчаянии я влепил идею под конец чуть ли не прямым текстом. Пафосно и напыщенно, как некролог по Сталину. Словом, рассказ был графоманью чистой воды… Однако не дать – означало бы открыто признать свой позор. Я протянул Светке тетрадь.