Палатка два с половиной на три метра была одновременно спальней, кабинетом, ванной и помещением для сушки одежды, вечно мокрой в условиях влажного тропического леса. Десять деревянных ящиков, покрытых экзотической местной тканью, служили столами, стульями, шкафами и картотекой. Я готовила пищу и столовалась во второй комнате хижины для мужчин — небольшого деревянного строения, простоявшего лет тридцать пять и сильно пострадавшего от вандализма с момента моего первого пребывания в нем. Мой персонал, с приездом Санвекве выросший до трех человек, готовил пищу на очаге посреди комнаты. Их не смущал висящий в хижине вечный дым, от которого я лила слезы и задыхалась.
Мужчины в основном пожирали колоссальные количества батата, цветной фасоли, кукурузы и изредка свежих овощей, доставляемых из деревни Кибумба у подножия горы. Если меня вначале смущало, что я питаюсь более разнообразной пищей, чем африканцы, то это ощущение скоро прошло, потому что они не скрывали своего вежливого презрения к консервам, составлявшим основу моего рациона. Раз в месяц я посещала Кисоро, небольшой городок в Уганде в двух часах езды от подножия горы Микено, и набирала банки с сосисками, тушенкой, молочным порошком, маргарином, колбасным фаршем, тунцом, рубленым мясом и разными овощами, а также коробки макарон, вермишели, овсянки и печенья. Хлеб, сыр и другие свежие продукты не выдерживали и двух недель хранения и лагере. Поэтому месяц как бы делился на две половины, одну с обильным питанием и вторую — со скудным. Слава Богу, яиц было хоть отбавляй благодаря плодовитости курицы по имени Люси. Люси и ее кавалера Дэзи мне подарил Санвекве, полагая, что я их откормлю на суп. Но они стали моими первыми домашними птицами в Африке, и за долгие годы пребывания на континенте я к ним сильно привязалась.
Когда провиант подходил к концу, я обходилась картошкой в любом виде — мятом, жареном, печеном, вареном. Мне просто повезло, что я люблю картошку. Хуже было, когда у меня кончались сигареты, а у Санвекве — табак для трубки. Это было нам обоим в тягость. Как только запасы грозили иссякнуть, мы переходили на режим строгой экономии: Санвекве замешивал в табак сухие листья, а я позволяла себе не более двух-трех затяжек за раз, чтобы растянуть драгоценную сигарету надолго. Нелепость подобных ситуаций вызывала у нас хихиканье, словно мы были двумя нашкодившими школьниками.
Наделенный тонким чувством юмора, Санвекве был следопытом, не знающим усталости и питавшим самые проникновенные чувства к гориллам и прочим лесным обитателям. Он обучил меня всем тонкостям ремесла и проявил себя надежным спутником во время многодневных походов по труднопроходимой местности, как правило, под проливным дождем. Благодаря ему я в конце концов вышла на три группы горилл в районе моих исследований площадью около пяти квадратных километров рядом с горой Микено и на ее склонах.
Гориллы живут сравнительно устойчивыми сплоченными социальными группами, состав которых меняется по мере рождения одних особей, смерти других и перехода отдельных животных из одной группы в другую. В семейной группе может быть от двух до двадцати обезьян, в среднем около десяти особей. Типичная группа состоит из одного серебристоспинного половозрелого самца в возрасте пятнадцати лет, который является неоспоримым вожаком группы и весит около 170 килограммов, то есть он почти вдвое крупнее самки; одного черноспинного, незрелого в половом отношении самца в возрасте от восьми до тринадцати лет и весом около 115 килограммов; трех-четырех взрослых самок старше восьми лет, каждая весом около 92 килограммов, которые обычно связаны с серебристоспинным вожаком супружескими узами до самой смерти; и, наконец, трех — шести малолеток, то есть животных моложе восьми лет. Последние подразделяются на старшелеток в возрасте от шести до восьми лет весом около 77 килограммов, подростков в возрасте от трех до шести лет весом до 55 килограммов и детенышей в возрасте до трех лет и весом от одного до тринадцати килограммов.
Многие годы, которые молодые гориллы проводят со своими родителями, одногодками, братьями и сестрами, создают уникальные условия для создания прочной семейной организации, спаянной тесными родственными узами. Достигнув половой зрелости, самцы и самки часто покидают родные группы. Уход из групп половозрелых особей, очевидно, является эволюционной закономерностью, направленной на уменьшение опасности вырождения из-за кровосмешения, хотя миграция созревающих горилл может быть вызвана и тем, что у них нет шансов приобрести партнера в родной группе.
В самом начале работы в Кабаре мне было трудно устанавливать контакты с гориллами, потому что они не могли привыкнуть к моему присутствию и убегали, едва завидев меня. Есть два возможных способа установления контакта — скрытый, когда гориллы не подозревают о слежке, и открытый, когда они знают о моем присутствии.
Скрытые контакты были особенно ценными, когда удавалось наблюдать за поведением, невозможным в моем присутствии. Однако к недостаткам последних следовало отнести то, что они не способствовали привыканию животных к моей персоне. Открытые контакты позволяли постепенно завоевывать расположение горилл, особенно когда я узнала, что имитация некоторых их повадок, как, например, почесывание, прием пиши или подражание звукам, выражающим довольство, позволяла животным привыкать ко мне быстрее, чем если бы я просто разглядывала их в бинокль и делала записи. Я всегда обматывала бинокль обрывками лиан, чтобы спрятать потенциально опасные стеклянные глаза от взора застенчивых животных. Гориллы, как, впрочем, и люди, пристальные взгляды воспринимают как признак угрозы.
Было важно не только заставить горилл привыкнуть к одетому в джинсы созданию, буквально поселившемуся среди них, но и познакомиться с ними, а затем распознавать в группе каждую особь с ее характерным поведением, что позволяет рассматривать каждую обезьяну как яркую индивидуальность. Так же как и Джорджу Шаллеру семь с половиной лет назад, мне в этом деле помогали «отпечатки носа». Дело в том, что члены каждой группы, особенно по женской линии, очень похожи друг на друга. В мире вряд ли найдется два человека, у которых полностью совпадают отпечатки пальцев, и точно так же нет двух горилл с одинаковыми «отпечатками носа», то есть формой ноздрей и характерных валиков на переносице. Поскольку гориллы не сразу привыкли ко мне, я долго пользовалась биноклем, но даже с большого расстояния мне удавалось быстро набросать на бумаге форму носа наиболее любопытных членов группы, разглядывавших меня сквозь заросли. Эти наброски оказались чрезвычайно полезными в то время, когда фотографию крупным планом я еще не могла сделать. Мне просто-напросто не хватало третьей руки, чтобы одновременно фотографировать, держать бинокль и делать записи, а ведь еще приходилось имитировать ритуалы приема пищи, почесывание и подачу голосовых сигналов, чтобы успокоить горилл или возбудить их любопытство.