Читать интересную книгу Макс - Алексей Макушинский

Вот именно.

Макс вдруг остановился; остановился и нежданный его собеседник.

Вот именно — и потому, если Сергей Сергеевич не возражает, он, Макс, во всяком случае.

Он справился, наконец, с охватившим его замешательством; освободил свою руку; улыбнулся; посмотрел на Сергея Сергеевича.

Еще был слышен шум Невского; шум проехавшей вдоль канала машины; тихий плеск темной, в канале, воды.

Если Сергей Сергеевич не возражает, сказал Макс, он, Макс, во всяком случае, предпочел бы пройти вот здесь… да, направо.

Тот, в свою очередь, улыбнулся, посмотрев на него.

Пожалуйста, как угодно.

— А знаете, Сергей Сергеевич, я ведь тоже очень рад видеть вас. Я даже собирался звонить вам, возвратившись в Москву.

Допустим. И все-таки… растягивая слова… и все-таки, все-таки, он, Сергей Сергеевич, был, еще и еще раз, весьма-весьма раздосадован, весьма огорчен и прямо-таки обескуражен внезапным исчезновением Макса… в конце концов, он тоже связывал с Максом некие планы, некие замыслы… и хотя с тех пор прошло уже целых полгода… что?.. даже больше?.. вот именно… и все это уже почти никакого значения не имеет… он, Сергей Сергеевич… он ждет все-таки объяснений.

И значит, все-таки, все-таки (они шли уже через Михайловский — им, Максом, особенно, пожалуй, любимый — и даже самый любимый, может быть, парк; Сергей Сергеевич, закурив сигарету, быстрыми ударами указательного пальца сбивал с нее пепел; выпуская дым, отворачивался; затягиваясь, смотрел на Макса; молчал…) — Макс, все-таки и глядя вокруг, вынужден был — объясниться с Сергеем Сергеевичем: почти так же, быть может, как объяснился он, неким январским утром, со мною. Я отказываюсь? Я не иду дальше? Нет, нет, этого он не сказал. Подумайте, сказал он, наверное, подумайте, Сергей Сергеевич, ведь это могло быть только однажды… только однажды.

Это было единственное событие… во всяком случае, для него, Макса… единственное. Таковым оно и осталось… таковым оно и останется.

Он должен был сразу предупредить Сергея Сергеевича? Он не мог, он не знал. Сразу после? Он не решился. Ему пришлось попросить об этом — (Меня, живущего теперь здесь, попросил он, в то январское утро, поговорить с Сергеем Сергеевичем…) Что? Другие возможности?.. Ах да, другие возможности. Жалеет ли он о них? Нет; наверное, нет. Та, единственная, осуществившись, как будто отменила их все. А может быть, он и жалеет о них… чуть-чуть… иногда… вот сейчас, может быть. Но в общем и как бы то ни было… вы совершенно правы, Сергей Сергеевич… все это не имеет уже никакого, совсем никакого значения.

— Жизнь, видите ли, находит, но жизнь и теряет вдруг свою тему.

Сергей Сергеевич опять улыбнулся — нет, рассмеялся. Это как же прикажете понимать? спросил он.

— Ну да, вот. Она становится жизнью — о чем-то, и потом опять превращается в жизнь — просто так, ни о чем.

Просто так, ни о чем.

И уже начинали желтеть, краснеть клены — здесь, в Михайловском, им, Максом, особенно любимом, может быть, парке — уже совсем низким, осенним казалось нависшее над деревьями, над лужайкой — с еще по-летнему, впрочем, зеленой и яркой травою — в темных тучах, серое небо.

— А скажите, Сергей Сергеевич, — Макс снова остановился, — скажите, Сергей Сергеевич, ведь на самом деле… конечно, я поступил не лучшим образом… я уже передавал вам свои извинения… я готов повторить их… но скажите, на самом деле, я ведь не очень подвел вас?..

— Да нет, в конце концов все устроилось.

— Вот это мне и хотелось услышать. И я действительно собирался звонить вам. У меня было чувство какой-то… какой-то, пожалуй, незавершенности. Идемте?

— Идемте.

И значит, все-таки — все-таки — объяснившись, они, Макс и Сергей Сергеевич, свернули, на сей раз, налево, к Марсову полю; прошли вдоль Лебяжьей канавки (Летний сад, с его высокими кронами, остался у них, соответственно, справа…); вышли к Неве — и говоря, наверное, о каких-то — для него, Макса, уже посторонних — с театром, на маленькой площади, связанных, в первую очередь, обстоятельствах, спектаклях и репетициях, — и уже… совсем просто говоря, должно быть, о них, — пошли, по набережной, в сторону Зимнего; Макс, в свою очередь закурив сигарету, с внезапным, его самого удивлявшим, наверное, чувством — завершения, облегчения, смотрел, должно быть, на безмерное, серое, лежавшее перед ним, тихой рябью и первыми каплями начинавшегося дождя подернутое пространство Невы, на Петропавловскую, с ее золотым шпилем, крепость, на Ростральные, под серым небом, колонны; остановился, на сей раз, Сергей Сергеевич (устроитель и режиссер…).

Ну что же, сказал он, остановившись, он, Сергей Сергеевич, не предлагает Максу начать все сначала. Макс, если он правильно понял, не согласится… да это уже, в общем, и невозможно. Тем не менее, пускай Макс заходит… в театр… почему бы и нет?.. Ему же, Сергею Сергеевичу… ему уже давно пора быть в гостинице, и… дождь все усиливается, как нетрудно заметить… и вот, кстати, едет… взмахнув рукою… такси… и в общем… что же еще сказать?.. Он решится сказать все-таки, что Максовы объяснения… не вполне удовлетворили его. У Макса, полагает он, были еще какие-то… причины?.. нет, чувства, полагает он, и эмоции, в конце концов и подвигнувшие его, то есть Макса, на столь странный поступок… он, Сергей Сергеевич, не будет в них, конечно, вдаваться. Он думает лишь о неких, не сбывшихся, вероятно, надеждах, не оправдавшихся ожиданиях… о некоем, возможно, отчаянии. Впрочем, все это его не касается. Не подвезти ли Макса куда-нибудь? Нет? В таком случае.

— В таком случае, — закончил Сергей Сергеевич, — желаю вам всяческого успеха в вашей — просто так — жизни.

— Спасибо, — ответил Макс.

И только в машине, усевшись на переднее, рядом с шофером, сиденье, он, Сергей Сергеевич, сложил, наконец, руки на груди и пошевелил, на прощание, пальцами. Машина, брызнув водой из-под колес, развернулась и под дождем, по пустынной набережной, помчалась обратно, в сторону Марсова поля. Макс, проводив ее глазами, оставшись один, пошел, в свою очередь, дальше, по набережной — и вспоминая, может быть, ту, уже отмеченную мною на карте — уже очень и очень скоро, по всей вероятности, мне вновь предстоит писать о ней — осень, когда (думал он: думаю я теперь…) — когда жизнь, собственно, и — нашла свою тему, он же, Макс, блуждая по городу, нашел, среди прочего, театр: на маленькой площади, — или думая, может быть, о том — единственном, во всех смыслах, событии, до которого и я, когда-нибудь, доберусь, — об осуществлении (или неосуществлении…) возможностей, для меня, здесь, еще… невозможных, — о надеждах, сбывшихся и несбывшихся, — ожиданиях, оправдавшихся или нет, — или уже ни о чем, быть может, не думая, — дошел до Зимнего, перешел на Васильевский остров и, пройдя, разумеется, мимо одной из Ростральных колонн, спустился на Стрелку, к самой воде: с тихим, но удивительно отчетливым звуком, гулким отзвуком, набегавшей на гранитные, покрытые водорослями, позеленевшие от влаги ступени: и вновь, помедлив на них, отступавшей.

Он поискал глазами, он нашел то место, на набережной, где он простился, только что, с Сергеем Сергеевичем — он уже не думал о нем — ни о чем не думал, быть может, — и уже ни о чем, быть может, не думая, но с тем же, все тем же, не покидавшим его, хотя и удивлявшим его по-прежнему чувством — облегчения, завершения… смотрел, по-прежнему, на безмерное, серое, под серым небом и серыми тучами, дождем и рябью подернутое пространство Невы, на Петропавловскую, с ее золотым шпилем и кусочком песчаного берега, крепость, дворцы набережной, фасады дворцов. Прогулочный, белый, совсем крошечный в окружавшей его безмерности катер проплыл и скрылся в Малой Неве; длинная, тонкая, оставшаяся от него и понемногу расходившаяся волна, с тихим и отчетливым звуком, ударилась, докатившись до них, о ступени; набежала, помедлила, отступила… он же, Макс, еще очень и очень долго стоял, наверное, так, под дождем, ни о чем не думая, на Стрелке, у самой воды.

6

Как они кружат в пространстве, эти поезда, электрички, подрагивают на ходу, грохочут, гудят. Иногда, по ночам, мне кажется, я вижу их сразу все, слышу их сразу все: и ту, что увозила нас с Максом, повернувших обратно, в город, — ту, с которой я начал, — и ту, через день после Максовой, вполне неожиданной, в совсем другом городе, встречи с Сергеем Сергеевичем, — ту, в которой мы ехали в Павловск, волшебное место, точку в пространстве. О, как они кружат в нем (в без конца расширяющемся, полном тревоги, трепета, ожидания…), проводят линии, вычерчивают узоры, подрагивают и грохочут, и медлят на пустынных, каких-то, без названия, станциях, и снова стремятся, и вдруг поворачивают: и тогда тот, кто едет в первом или во втором, к примеру, вагоне, выглядывает из окна, и видит — сзади, вдали — широкой, огромной дугою, под небом, низким и темным, весь поезд: вагон за вагоном.