Кроме их благородий, коренного населения и евреев для отвода волнений и угашения страстей, существовали в оном государстве добрые люди, и после каждого погрома, собравшись всем своим числом - шестнадцать человек, заявляли миру письменный протест:
"Хотя евреи суть тоже русские подданные, но мы убеждены, что совершенно истреблять их не следует, и сим - со всех точек зрения выражаем наше порицание неумеренному уничтожению живых людей.
Гуманистов. Фитоедов. Иванов. Кусайгубин. Торопыгин. Крикуновский. Осип Троеухов. Грохало. Фигофобов. Кирилл Мефодиев. Словотеков. Капитолина Колымская. Подполковник в отставке Непейпиво. Пр. пов. Нарым. Хлопотунский. Притулихин. Гриша Будущев, семи лет, мальчик".
И так после каждого погрома, с той лишь разницей, что Гришин возраст изменялся, да за Нарыма - по случаю неожиданного выезда его в одноименный город - Колымская подписывалась.
Иногда на эти протесты отзывалась провинция:
"Сочувствую и присоединяюсь" - телеграфировал из Дремова Раздергаев; Заторканный из Мямлина тоже присоединялся, а из Окурова - "Самогрызов и др.", причем для всех было ясно, что "др." - он выдумал для пущей угрожаемости, ибо в Окурове никаких "др." не было.
Евреи, читая протесты, еще пуще плачут, и вот однажды один из них человек очень хитрый - предложил:
- Вы знаете что? Нет? Ну, так давайте перед будущим погромом спрячем всю бумагу, и все перья, и все чернила и посмотрим - что они будут делать тогда, эти шестнадцать и с Гришем?
Народ дружный - сказано-сделано: скупили всю бумагу, все перья, спрятали, а чернила - в Черное море вылили и - сидят, дожидаются.
Ну, долго ждать не пришлось: разрешение получено, погром произведен, лежат евреи в больницах, а гуманисты бегают по Петербургу, ищут бумаги, перьев - нет бумаги, нет перьев, нигде, кроме как в канцеляриях их благородий, а оттуда - не дают!
- Ишь вы! - говорят. - Знаем мы, для каких целей вам это надобно! Нет, вы обойдетесь без этого!
Хлопотунский умоляет:
- Да - как же?
- Ну уж, - говорят, - достаточно мы вас протестам обучали, сами догадайтесь...
Гриша, - ему уже сорок три года минуло, - плачет.
- Хосю плотестовать!
А - не на чем!
Фигофобов мрачно догадался:
- На заборе бы, что ли?
А в Питере и заборов нет, одни решетки.
Однако побежали на окраину, куда-то за бойни, нашли старенький заборчик, и, только что Гуманистов первую букву мелом вывел, вдруг - якобы с небес спустясь - подходит городовой и стал увещевать:
- Это что же будет? За эдакое надписание мальчишек шугают, а вы солидные будто господа - ай-яй-яй!
Конечно, он их не понял, думая, что они - литераторы из тех, которые под 1001-ю статью пишут, а они сконфузились и разошлись - в прямом смысле по домам.
Так один погром и остался не опротестован, а гуманисты - без удовольствия.
Справедливо говорят люди, понимающие психологию рас, - хитрый народ евреи!
VIII
Вот тоже - жили-были два жулика, один черненький, а другой рыжий, но оба бесталанные: у бедных воровать стыдились, богатые были для них недосягаемы, и жили они кое-как, заботясь, главное, о том, чтобы в тюрьму, на казенные хлеба попасть.
И дожили эти лодыри до трудных дней: приехал в город новый губернатор, фон дер Пест, осмотрелся и приказал:
"От сего числа все жители русской веры, без различия пола, возраста и рода занятий, должны, не рассуждая, служить отечеству".
Товарищи черненького с рыжим помялись, повздыхали и все разошлись: кто - в сыщики, кто - в патриоты, а которые половчее - и туда и сюда, и остались рыжий с черненьким в полном одиночестве, во всеобщем подозрении. Пожили с неделю после реформы, подвело им животы, не стерпел дальше рыжий и говорит товарищу:
- Ванька, давай и мы отечеству служить?
Сконфузился черненький, опустил глаза и говорит:
- Стыдно...
- Мало ли что! Многие сытней нас жили, однако - пошли же на это!
- Им всё равно в арестантские роты срок подходил...
- Брось! Ты гляди: нынче даже литераторы учат:
"Живи как хошь, всё равно -помрешь"...
Спорили, спорили, так и не сошлись.
- Нет, - говорит черненький, - ты - валяй, а я лучше жуликом останусь...
И пошел по своим делам: калач с лотка стянет и не успеет съесть, как его схватят, изобьют и - к мировому, а тот честным порядком определит его на казенную пищу. Посидит черненький месяца два, поправится желудком, выйдет на волю - к рыжему в гости идет.
- Ну, как?
- Служу.
- Чего делаешь?
- Ребенков истребляю.
Будучи в политике невеждой, черненький удивляется:
- Почто?
- Для успокоения. Приказано всем - "будьте спокойны", - объясняет рыжий, а в глазах у него уныние.
Качнет черненький головой и - опять к своему делу, а его - опять в острог на прокормление. И просто, и совесть чиста.
Выпустят - он опять к товарищу, - любили они друг друга.
- Истребляешь?
- Да ведь как же...
- Не жаль?
- Уж я выбираю которые позолотушнее...
- А подряд - не можешь?
Молчит рыжий, только вздыхает тяжко и - линяет, желтым становится.
- Как же ты?
- Да так всё... Наловят их где-нибудь, приведут ко мне и велят правды от них добиваться, добиться же ничего нельзя, потому что они помирают... Не умею я, видно...
- Скажи ты мне - для чего это делается? - спрашивает черненький.
- Интересы государства требуют, - говорит рыжий, а у самого голос дрожит и слезы на глазах.
Задумался черненький - очень жалко ему товарища
- какую бы для него деятельность независимую открыть?
И вдруг - вспыхнул!
- Слушай - денег наворовал?
- Да ведь как же? Привычка...
- Ну, так вот что - издавай газету!
- Зачем?
- Объявления о резиновых изделиях печатать будешь...
Это рыжему понравилось, ухмыльнулся.
- Чтобы не было ребенков?
- А конечно! Чего их на мучения рожать?
- Это верно! Только - газета зачем?
- Для прикрытия торговли, чудак!
- Сотрудники, пожалуй, не согласятся?
Черненький даже свистнул.
- Вона! Ныне сотрудники сами себя живьем в премии предлагают подписчицам...
На том и решили: стал рыжий газету издавать, "при участии лучших литературных сил", открыл при конторе постоянную выставку парижских изделий, а над помещением редакции, ради соблюдения приличий, учредил дом свиданий для высокопоставленных лиц.
Дела пошли хорошо, живет рыжий, толстеет, начальство им довольно, и на визитных карточках у него напечатано:
"Вдоль Поперек Ивсяко Редактор-издатель газеты "Туда-сюда", директор-учредитель "Сладкого отдыха администраторов, утомленных преследованием законности". Тут же торговля презервативами оптом и в розницу".
Выйдет черненький из острога, зайдет к товарищу чайку попить, а рыжий его - шампанским угощает и хвалится:
- Я, брат, теперь даже умываться стал не иначе, как шампанским, ей-богу!
И, зажмурив глаза от восторга, умильно говорит:
- Хорошо ты меня надоумил! Вот это - служба отечеству! Все довольны!
А черненький тоже рад:
- Ну, вот и живи! Отечество у нас невзыскательно.
Растрогается рыжий - приглашает товарища:
- Вань, айда ко мне в репортеры!
Смеется черненький:
- Нет, браток, я, должно быть, кончерватор, уж я останусь жуликом, по-старинному...
Морали тут нет никакой. Ни зерна.
...................................................................... Остальные главы отсутствуют...
1909 г.