До дома я почти бегу. Меня преследует какой-то навязчивый звук. Что это? Это стучат мои зубы.
Телефонная трубка накалилась. Петя битый час пытается убедить, что я ни в чем не виновата.
— Ты самая добрая, самая отзывчивая девочка, — с невероятной нежностью говорит он. Я долго не могу уснуть. Думаю о том, что в этом мире каждый заботится только о себе, и, в лучшем случае, о паре — тройке своих близких, а до остальных дела нет, даже если они погибают на глазах. Я ничем не лучше. Вспоминаю сотрудников спецслужбы в белых скафандрах. Мы живем в таких же скафандрах, под которыми медленно усыхает душа. Нужно что-то кардинально менять.
Глава 2. Среда обитания
Просыпаюсь в шесть утра от шума бульдозеров. Это началась зачистка. Спецслужбы уничтожают выросшие за ночь ядовитые растения. То и дело вспыхивает огонь, рвутся ввысь клубы белого дыма, через щели в оконных рамах просачивается запах гари.
У каждого человека в сутках есть время наибольшей уязвимости (у меня это короткий промежуток между просыпанием и умыванием), когда любой вопрос, любая непредвиденная ситуация может показаться катастрофой.
Именно в это время любит звонить моя мама, непременно чем-нибудь меня озадачивая.
Она очень скучает без нас во Владивостоке, куда уехала с папой служить Отечеству.
Нетрудно представить мое состояние, когда уже на подходе к ванной раздается звонок, няня сообщает, что не сможет придти, так как находится в больнице с ожогами борщевика.
— Как вас угораздило? — громко спрашиваю я.
— Сильно, очень сильно — невпопад отвечает няня. Она глуховата. Это не лучшее для няни качество доставляет Ярославе несказанное удовольствие. Хулиганка может сколько угодно обзываться и дразниться, бедная женщина гладит ее по головке и говорит: «Хорошая девочка, молодец, песенки поешь». Придется тащить Ярославу на работу.
На улицах и в метро толпы беженцев. На площадке перед «Макдональдсом» разбит палаточный лагерь. Неудивительно, тысячи людей по всей стране остались без крова. На рекламных щитах, электронных таблоидах, в поездах метро размещены объявления о наборе в ряды «белых скафандров».
Я тащу Ярославу через толпу хмурых, отчаявшихся людей. Некоторые из них просят милостыню. Никогда не знаю, как поступать в такой ситуации. Даю мелочь женщине с двухлетним мальчонкой, уцепившимся за ее ногу.
В кофейне первым делом переписываю все, что находится в мешке с просрочкой и командую:
— В помойку!
Это моя попытка стать человечнее. Все еще мучает чувство вины, что не остановила того пьяного, не спасла. Бармен Настя, тихая блондиночка, смотрит на меня во все глаза.
— Как в помойку, все?
— С сегодняшнего дня, просроченное не продаем. Все списываем и выкидываем на радость бомжам. Ты же не хотела бы за такую бешеную цену купить просрочку?
— Нет, а можно хотя бы тарталетку съесть? Она еще ничего.
Ярославе у меня на работе нравится. Она пьет молочные коктейли, уплетает взбитые сливки и мороженное, помогает официантам.
Беженцы рвутся в кофейню. Просят то воды, то хлеба. Некоторые усаживаются за столики. Приходиться их выпроваживать.
Управляющая разрешает мне уйти пораньше, но велит оставаться на связи. Я надеваю на Ярославу защитную маску, проверяю, хорошо ли она завязана, достаю из сумки свою.
В этот момент что-то со свистом проносится мимо моего уха в сторону бара. Звон стекла со всех сторон. Долгий, мелодичный, переливчатый звон на все лады. Огромные окна кофейни одно за другим обрушиваются ливнем осколков, с барных полок капают дорогие алкогольные напитки, вытекшие из разбитых бутылок.
— Факен щит! — непроизвольно вырывается у меня иностранное ругательство. Я вообще стараюсь ругаться только на английском, так как-то безобиднее.
Еще не понимая, что происходит, толкаю дочку в подсобку. Через разбитые окна врываются беженцы, человек пятнадцать, в основном мужчины. Битое стекло хрустит и звякает под их ногами. Я кидаюсь к тревожной кнопке, спрятанной под барной стойкой, меня отбрасывает в сторону здоровенный детина с толстой палкой в руках. Я падаю на стол, больно ударяюсь спиной.
Озверевшие люди разбивают витрину с тортами и салатами, опустошают полки и ящики, набивая продуктами и спиртным свои сумки. Персонал в панике. Кто-то бежит прятаться в подсобку, кто-то прячется под стол. Поднявшись, я снова пытаюсь добраться до спасительной красной кнопки вызова вневедомственной охраны. Пригнувшись на всякий случай, рискуя оказаться затоптанной, протискиваюсь между одержимыми поиском еды беженцами к заветному потайному месту с внутренней стороны барной стойки.
Есть! Я предусмотрительно прячусь за диван в зале. Путь к подсобке, к сожалению уже перекрыт группой разъяренных людей.
Через несколько минут вваливаются огромные и свирепые дяденьки с автоматами. Они орут, хватают и заваливают на пол захватчиков. Стулья и столы летят в разные стороны. Подъезжает милиция, «скорая».
Бандитов довольно быстро обезвреживают и увозят в отделение. Такое впечатление, что по кофейне прошел ураган. Один за другим перепуганные работники общепита выходят из подсобки, несколько ребят порезались осколками стекла, медики оказывают им первую помощь. Я подхватываю Ярославу на руки. К счастью, обошлось малой кровью.
Глава 3
Мы гуляем на крыше — единственное более или менее безопасное место для прогулок. Два дня назад гулять на детских площадках запретили специальным указом правительства после трагической гибели нескольких детей. Стараниями жильцов нашего дома на крыше установили надежное ограждение, скамеечки; часть крыши выделили для выгула собак.
С высоты одинадцатиэтажки город напоминает поле боя. Все зеленые насаждения выжжены, то там, то тут — дымящиеся пепелища. Только что сделали зачистку, но уже через час все зазеленеет ядовитыми сочными листьями борщевика. Я смотрю на беззаботно прыгающую через скамейку Ярославу и Шакиру, пытающуюся ухватить ее за пятку. Не могу дозвониться до дедушки с бабушкой уже третий день. Нет связи.
Это не дает мне покоя. Я звоню в несколько служб, пытаясь получить информацию о судьбе деревни Парни, меня посылают из одной инстанции в другую, дают какие-то телефоны. В конце концов, удается узнать, что населенный пункт, где жили мои родственники, полностью захвачен борщевиком. Ни одного живого человека не обнаружено.
— Почему, почему они не уехали с нами?! Почему я их не уговорила?! Я должна была их уговорить!
— Девочка моя, миленькая моя, любимая, — шепчет Петька, целуя мои волосы. А я плачу, плачу, плачу. Впервые яд борщевика коснулся лично меня, погубив дорогих мне людей.