Читать интересную книгу Зона зла - Александр Щелоков

У Лукина подобной необходимости не возникло, а зря. Егоров уже тогда присматривал людей в свою команду, прощупывал, проминал, изучал, на кого и в какой степени можно положиться. А служака Лукин, веривший в то, что его ценят не за личную преданность, а за квалификацию, не распознал сигнала, пренебрег им. Может, приглашение осталось в силе?

В приемной командующего все так же - по-военному строго, чисто и официально.

- Вы к кому?

Капитан первого ранга, дежуривший в приемной, посмотрел на Лукина как на неопознанный плавающий предмет - с интересом и опаской одновременно.

Лукин представился. Сообщил, что хотел бы поговорить с командующим.

- Подполковник Лукин? - Капитан первого ранга сделал вид, будто сосредоточенно размышляет. Наконец вспомнил: - Ах да, боевые пловцы. Так?

- Точно.

- Добро, товарищ подполковник. С вами все в порядке. Можете не волноваться. Командующий флотом вопросов к вам не имеет. Вы свободны.

Лукин стиснул зубы. Свинцовая усталость, накопившаяся в душе, водолазным балластом навалилась на плечи. Ах как наши начальники умеют формулировать свое нежелание кого-либо видеть. Точно так же они обучены в упор не узнавать тех, кому совсем недавно дружески тряоди руку и обещали: "Будет необходимость, зжоди". Оказывается, заходить следует не тогда, когда это нужно тебе, а в момент, если ты сам потребовался начальству. Но такое во все времена называлось вызовом к командиру и никак не включало в себя формулу:

"Будет необходимо..."

- Спасибо, каперанг. - Лукин плюнул на все правила флотской вежливости. Коли его вышибали таким образом, он уже не считал себя обязанным скрывать свои чувства. - Да, между прочим, вы знаете, как с латыни переводится слово "канцелярия"?

Каперанг удивленно вскинул брови. Его поразила фамильярность обращения и неожиданность вопроса.

- Нет, а что?

- Канцелярия - это собака перед дверью доброго барина. Вроде вас.

Лукин сказал и вышел, аккуратно притворив за собой дверь.

- Вернитесь! - закричал каперанг.

- А пошел ты! У меня к тебе вопросов нет.

Трудно представить людей с такой низкой социальной защищенностью, нежели офицеры России. Люди высокообразованные, верящие в необходимость честного служения режиму, после окончания высших учебных заведений едут к черту на кулички в глухие гарнизоны, в дыры, забытые начальством и Богом. Они служат в степях, прокаленных жарой, обдуваемых суховеями. Служат в Заполярной тундре, на Чукотке, в непролазной сибирской тайге и верят - раз послали, значит, надо. Если ты нужен - о тебе не забудут. Но по большому счету все они бомжи- люди без определенного места жительства. Они переезжают из края в край, из гарнизона в гарнизон в "интересах службы". В городах ютятся по частным квартирам, за большое счастье почитают получение угла в офицерском казенном доме, право на который теряют при увольнении. Как быть? Куда податься?

Квартирный вопрос встал перед Лукиным, едва флот сделал ему ручкой красноречивый и ни к чему не обязывающий жест: "Гуд бай, май лав, гуд бай!"

Оставаться в закрытом гарнизоне не было ни возможности, ни причины. С одной стороны, он был обязан освободить служебную комнату, с другой - как и чем заниматься мужику в городке, в котором нет ни школы, ни церкви, ни тюрьмы, а всего два офицерских дома и одна казарма. И забор вокруг.

Рассчитавшись с флотом, Лукин уехал в Москву к сестре. Он понимал, что стеснит ее, но деваться было некуда. Сестра понимала, что появление брата доставит ей немало неудобств, но тоже знала - ехать тому некуда.

План будущей жизни вчерне был намечен сразу. Верный друг Веркин, провожая Лукина, обнял его.

- Ты плюнь на все, Алексей! Три к носу и не чихай. Приедешь в Москву, найдешь бабу.

С квартирой. Мужик ты видный, в самом соку.

Ну хрен с твоей Ирмой. Знаешь, сколько хороших баб? Ой-ей!

- Утешаешь?

Лукин печально улыбнулся. Он понимал, что Веркин искренен в стремлении хоть как-то облегчить старому товарищу возвращение в первобытное состояние и устоять на ногах после того, как его вышибли из жизни. И мысли его приняли определенное направление: найти подругу не так уж плохо. Труднее решить - как ее найти.

Дело сложилось будто само собой.

Сестра жила в Амбулаторном переулке, неподалеку от престижного Ленинградского рынка- Она вменила Лукину в обязанность снабжать дом картошкой, морковкой, луком, за которыми тот регулярно ходил на торжище.

В один из дней, проходя через крытую часть рынка, Лукин задержался возле торговок солеными огурцами. Одна из них, красивая молодайка, розовощекая, чернобровая, разбитная в той мере, к которой женщину обязывает базарная профессия, стояла за прилавком и хрумкала соленый огурец так аппетитно, что Лукин невольно проглотил слюну. Он внимательно посмотрел в ее сторону. Молодайка перехватила его взгляд. Улыбнулась.

- Попробуйте, мужчина. Лучшие огурцы на рынке.

- Что верно, то верно. - В разговор тут же вмешалась соседка по прилавку, торговавшая соленой капустой. - Купите, иначе она сама все съест и разорится. Уже за третий огурец принялась. - И, обращаясь к соседке, участливо спросила: - Ты часом не беременна, Ксения?

- И рада бы, Клавочка, да помочь некому.

Молодайка картинно повела круглым гладким плечом, тряхнула кудрями ухоженной, хорошо причесанной головы.

Клава тут же кивнула в сторону Лукина.

- А ты попроси гражданина. Он тебе поможет. Как вы, уважаемый, насчет картошки дров поджарить? - Клава посмотрела на Лукина пристально и улыбнулась. - Я бы лично не прошла мимо.

И в самом деле, пройти мимо, сделав вид будто ничего не слышал, Лукин теперь не мог.

Он посмотрел на Ксению, смерил взглядом от головы до пояса, поскольку все остальное скрывал прилавок. Но и то, что находилось на виду, производило впечатление. Ксения была понастоящему красива здоровой женской красотой - не силой косметики, а природным даром.

Высокая грудь, мягкие полные губы, брови, узкими стрелками лежавшие над карими глазами, аккуратные ушки с маленькими сережками-звездочками. Лукин деланно вздохнул.

- Ох, девоньки! Мне бы так годков двадцать сбросить, я бы... А так, простите, ни сил, ни средств. Инструмент затуплен, опыт растерян...

- Ox, ox!

Клава возмущенно запротестовала. - И не совестно на себя клепать? Я же вижу, меня не обманешь.

- На кой мне врать?

- Что до инструмента, - Ксения лукаво улыбнулась и повела бровями, можно и поточить. Был бы в наличии.

- Не-е, девоньки, есть причина и пострашней. Вон тут у вас сколько ухажеров. Весь Кавказ. Они мне шею намылят в два счета.

- Это выочерноте?- Ксения громко захохотала. - Да они ко мне на три шага подойти боятся. Петухи!

- Ну что, - Лукин принял отчаянное решение. - Тогда пошли?

Отношения с жещинами у Лукина складывались по-разному.

До десятого класса он на девочек обращал мало внимания. Все, которые учились рядом с начальных классов, стали для него привычными и незаметными, как вещи в старой квартире.

Лукины жили втроем в тесной двухкомнатке, где для гостей все предметы стол, холодильник, шкаф, диван, книжные полки - становились непреодолимыми препятствиями.

Чтобы обойти их, приходилось лавировать в узких проходах. Сам Лукин - в те времена просто Лешка - даже в полной тьме, не зажигая света, спокойно обходил препятствия. Он не задевал их боками, не наставлял себе синяков на бедрах. Любая новая вещь могла взорвать привычую обстановку, но вещей родители, к счастью, не покупали.

Точно так же взорвало обстановку появление в классе в конце учебного года новенькой.

Аллочка Голикова впорхнула в класс как экзотическая бабочка крупноглазая, воздушная, с хорошо сформированной грудью, узкой талией, длинными ногами. И главное - Аллочка была скромницей: мягкий смущенный голос, потупленный взор...

Позже, сравнивая Аллочку с теми девчатами, что учились в классе до ее появления, Лукин пришел к выводу - среди них было несколько таких, которые по всем статьям превосходили новенькую красотой, умом, характерами. Но так уж случается: встречаешь нечто новое, и оно сразу затмевает свет. Едва увидев Аллочку, Лукин, как говорили в классе, "упал".

В общении с девчатами Леша не был скромником. Свобода от серьезных чувств делает парней уверенными и нагловатыми. Леша мог "содрать" домашнее задание у одноклассницы, мог ущипнуть ее за любое место или потрогать, не стесняясь, что это видят все. Он знал, что у Машеньки Зварцевой попа от прикосновения дрожит, как холодец, а у Карины Гурвиц для обозначения несуществующей груди в дорогой бюстгальтер подложен поролон. Поэтому Машеньку можно хлопнуть ладонью по ягодицам и со смехом смотреть, как она притворно вскрикивает. А Карину интересно ткнуть пальцем в середку того, что считалось левой грудью, и сказать при этом: "Пу!"

Девчата встретили новенькую ощетинившись. Кто-то из них в сочетании имени и фамилии Алки Голиковой нашел удобную возможность для издевательства, и ее стали звать "Алкаголикова".