Массируя маленькую ногу Джима, Эннкетин признавал, что его чувства к нему никуда не делись, хотя за прошедшие годы они изменились, став глубже и нежнее. Хоть он был не намного старше Джима и не мог, подобно Эгмемону, называть его деточкой, в его отношении к Джиму появилось что-то родительское. На смену мучительной, заживо испепеляющей страсти пришло тепло и грустная нежность, желание заботиться и оберегать, как своего ребёнка. Подняв на миг глаза, Эннкетин встретился с ним взглядом: Джим смотрел на него грустно и ласково, с чуть приметной улыбкой в уголках губ. Он умел так улыбаться — будто обладал каким-то загадочным знанием, которое лежало тяжким бременем на его душе.
— Спасибо, Эннкетин. Лучше тебя это не сделает никто.
Вот это: эти слова, этот взгляд и эта улыбка — было настоящим вознаграждением за труд Эннкетина, а вовсе не деньги, которые лорд Дитмар перечислял на его счёт ежемесячно. Деньги были скромными, но Эннкетин и не заикался о том, чтобы попросить больше, пока он получал вот эту, не имеющую денежного эквивалента награду.
Придя в комнату Эгмемона, Эннкетин включил светильник на стене. Он снял постельное бельё и аккуратно застелил кровать, открыл шкафчик и нашёл непочатую бутылку глинета. Сам лорд Дитмар пил крайне мало, но на всякий случай держал в доме приличный запас крепких напитков, из которого Эгмемон иногда угощался рюмочкой-другой. Взяв бутылку, Эннкетин пошёл на кухню.
Там были уже все в сборе, за исключением только Йорна. У всех были пластиковые стаканчики, и при появлении Эннкетина все как-то заёрзали, пряча взгляд.
— Это что? — спросил Эннкетин, кивая на стаканчики.
— Вот, поминаем Эгмемона, — ответил за всех Кемало. — Что — скажешь, нельзя?
— Нет, я спрашиваю, что вы пьёте? — уточнил свой вопрос Эннкетин, глядя на смотрителя прачечной Удо, тихого, робкого парня с круглыми рыбьими глазами и круглым ртом.
— Настоечку, — ответил Удо, испуганно округлив рот.
Повар положил свои большие пухлые пятерни на стол и сдвинул брови.
— Что, разгонять нас пришёл? — спросил он с вызовом. — Не получится, приятель. Мы возьмём… и не будем расходиться!
— Да никого я не собираюсь разгонять, — поморщился Эннкетин, ставя на стол бутылку. — Вот, это будет получше вашей дрянной настоечки.
Брови Кемало расправились, он сразу подобрел и изобразил подобие улыбки.
— Вот это дело. А наш новый дворецкий тоже ничего, правда?
Все согласились. Эннкетин сказал:
— Здесь, кажется, не все собрались. Йорн что, уже спит?
— Да он не пьёт, — с застенчивой улыбкой ответил Удо.
Повар усмехнулся:
— Айнен тоже непьющий, однако пришёл.
— Так, позовите его, — сказал Эннкетин. — Если поминать Эгмемона, так уж всем вместе.
— Эллок, — моргнул Кемало своему кухонному помощнику. — Сгоняй за садовником. Тащи его сюда! И без него не возвращайся.
Пока Эллок бегал за Йорном, Кемало сделал бутерброды с маслом и консервированной салмуной(1) и порезал тонкими ломтиками плод хеладо, а Эннкетин разлил глинет по стаканчикам. Бутылка опустела.
— Вот и разошлась бутылочка, — вздохнул Кемало.
Эллок привёл Йорна. Увидев стаканчики и блюдо с бутербродами, он почесал бритый затылок и проговорил смущённо:
— Да я, вообще-то, не пью…
— За Эгмемона надо выпить, — строго сказал Кемало. — Он тебя не обижал, вот и ты его не обижай. Иди сюда, бери стакан. И вы, ребята, тоже берите.
Все разобрали стаканы. Эннкетин сказал:
— Речей не будем говорить. Давайте лучше помолчим.
С полминуты все стояли молча, глядя в свои стаканчики, посвящая своё молчание памяти Эгмемона. Подняв свой стаканчик, Эннкетин сказал:
— Ну… Давайте, что ли.
— Кто не выпьет до дна, обидит Эгмемона, — добавил повар.
Все выпили. Айнен вытаращил глаза и закашлялся, и Кемало сунул ему в рот ломтик хеладо.
— Закусывай… Бери бутерброд.
Айнен со слезами на глазах жевал бутерброд со щедрым слоем масла и двумя салмунами крест-накрест, а Кемало с усмешкой похлопывал его по плечу. Йорн, зажмурившись, зажевал ломтик хеладо и засунул бутерброд себе в рот целиком. Повар сказал:
— Хороший глинет. Это из запасов Эгмемона?
Эннкетин кивнул, а Кемало порылся в шкафчике и достал две пластиковые бутылки из-под растительного масла с плескавшейся в них коричневатой жидкостью. Эннкетин нахмурился:
— Кемало, хватит.
— Да ладно, — усмехнулся повар. — Тут, если на всех разлить, только по одному стаканчику и выйдет.
— Тогда давай ещё закуску, — сказал Эннкетин.
И закуска появилась — бутерброды с паштетом. Настойка разошлась по стаканчикам и после ещё одной минуты молчания оказалась в желудках. Айнен кашлял и вытирал слёзы, жевал бутерброд и бормотал:
— Какой ужас… Никогда больше не стану это пить…
— И не надо, — усмехнулся Кемало. — Если будешь заглядывать в бутылочку, господин Джим тебя к ребёнку не подпустит.
Эннкетин оперся руками о край стола и сказал:
— Ну, всё, ребята… Теперь спать.
— Все на боковую, — продублировал его распоряжение Кемало.
Все разошлись, на кухне остались только Эннкетин с поваром. Эннкетин, немного посидев за столом, спросил:
— У тебя есть ещё что-нибудь съестное?
— Чеанта(2) ещё осталась, — сказал Кемало. — Пара кусков.
— Дай мне один, — попросил Эннкетин. — И будь так любезен, сделай мне ещё один бутербродик.
С куском чеанты и бутербродом Эннкетин пришёл в комнату Эгмемона. Поставив тарелку на столик, он порылся в шкафчике и извлёк ещё одну бутылку, в которой глинета плескалось только до половины. Он также достал две рюмки и наполнил их, но сразу пить не стал, а сначала тщательно убрался в комнате: протёр пыль, вымыл пол и почистил ковёр, переставил корзину с цветами со стула на столик. Окинув комнату взглядом, он остался доволен порядком и только после этого присел на стул. Помолчав, он проговорил:
— В общем, Эгмемон… Если ты меня слышишь, то знай: я буду стараться. Спасибо тебе за науку. С тобой я прошёл хорошую школу, и, надеюсь, я тебя не посрамлю.
С этими словами он выпил одну из рюмок, а вторую не тронул. Он съел кусок чеанты, а бутерброд оставил и встал со стула. Он сам толком не знал, почему так делал: скорее всего, потому что ему казалось, что Эгмемон был ещё где-то в доме. Убрав бутылку на место и оставив ночник включенным, он пошёл к себе.