две из трехсот дивизий противника, находившихся на нашем фронте. От такого удара, очевидно, трудно и, по всей вероятности, нельзя оправиться. Наша задача теперь — усиливать нажим на содрогнувшийся и отступающий фашистский фронт, не ослабевать ни дня, ни часа в развитии успеха, бить еще страшнее, еще сокрушительнее проклятого врага. Таков закон борьбы, — удваивать и утраивать усилия, покуда противник не упадет навзничь, покуда черные сердца немцев не изнемогут…
На горе себе ввязались они в борьбу с великим русским народом… Со всей яростью это горе мы должны обрушить на их голову.
Владимир Петрович Ставский
Бронебойщик Рахманов
Сержант Рахманов со всех ног бежал по скату. Второй номер, Халилов, не отставал. Густой колючий терновник хватал их за ноги. Рахманову все казалось, что оттуда, с дальней высоты, немцы видят каждое его движение. Всем своим существом он ждал, что вот мина ударит прямо в него. Но дымно-черные с пламенем кусты разрывов вставали поодаль, злобно и отвратно выли осколки, в воздухе нарастал режущий свист. Высокие бодылья кукурузы с шорохом скрыли их. Бронебойщики бежали сейчас по балочке. Рахманов оглядывал балочку, бугры. Он понимал местность, словно читал книгу. По этой балочке наверняка пойдут танки. Отсюда до поворота за бугор — не больше четырехсот метров. И лучшей позиции, чем вот эта воронка от тяжелого снаряда, нечего искать.
Рахманов, раздвинув сошки, быстро установил противотанковое ружье. Одобрительно кивнул Халилову. Тот положил рядом с ним на земле открытые патронташи. Сам прилег поудобнее со своим автоматом.
Внизу, из глубокой долины, доносился нарастающий грохот и лязг вражеских танков. Рахманов мельком глянул на Халилова. Губы того были стиснуты в синюю нитку. Рахманов сказал, ободряя товарища:
— Сейчас мы им покажем!
На дорожку, раскачиваясь на большой скорости, выскочил фашистский танк. Люки его были закрыты, Рахманов накрепко прижал приклад, прицелился, унимая взволнованные руки. И не услышал своего выстрела. Танк мчался. В груди Рахманова прошла колючая стужа. Не глядя, он схватил из руки Халилова патрон и перезарядил ружье. Немецкий танк, казалось, через мгновенье раздавит его. Рахманов выстрелил в гусеницы. Танк с ревом качнулся и круто развернулся вправо. На дорожке расстелилась, да так и осталась выстеленной гусеничная лента.
Башня танка поворачивалась к нему, выщупывая цель стволом пушки. Мелькнули белые края нарезов. Рахманов выстрелил в борт танка, в моторную группу. И другой раз выстрелил опять в башню. Из щелей, незаметных раньше, ударили копья огня, и тотчас Рахманов увидел второй танк на повороте.
— Береги экипаж! — крикнул он и повел ствол уже перезаряженного ружья под башню второго танка.
В то же время Рахманов очень хорошо видел, как ревущее пламя охватило весь первый танк. Судорожно откинулся люк башни. Взметнулись черные руки. Мелькнуло искаженное лицо немецкого танкиста и нырнуло обратно в огонь.
— Молодец Халилов! Не выпустил! — обрадовался Рахманов.
Сейчас Рахманову было спокойно. Он выстрелил четыре раза, один за другим. Он чувствовал, нет, просто знал: его пули без промаха дырявят темно-серую, словно прыщавую, броню. Танк резко свернул, ткнулся в рытвину. Мгновенно и смешно выбросились из люков черные угловатые издали фигуры танкистов. Отчаянно побежали они по кукурузе назад.
Рахманов искоса поглядывал, как Халилов гнал пулю за пулей вслед удиравшим немцам.
И второй танк охватило буйное пламя. Рахманов засмеялся радостно. Вот они горят, два фашистских танка.
На повороте возникла еще башня. Рахманов открыл по ней огонь. Башня быстро ушла назад.
Рахманов поглядел на Халилова.
— Товарищ сержант, хорошо стреляете! С тобой ничего на свете не страшно. Я домой напишу большой батыр Ахмет Рахманов, Изыл Батыр! — стремительно и жарко выпалил Халилов. Смуглое лицо, черные с синевой глаза сияли.
— Какой там батыр! — Рахманов вспыхнул от гордой радости, вдруг смутился и сказал: — Ты молодец: по-русски совсем хорошо говоришь!
— Ты же научил! Батыр, друг!
Халилов был очень похож на брата Исраила, и в сердце Рахманова сильно толкнула боль. Брат погиб. А вот Халилов — вылитый Исраил. И тот, видно, также вот улыбался и радовался в бою…
Рахманов, закусив губу, вытер совсем мокрое от пота лицо рукавом и спросил:
— Сколько патронов осталось?
— Четыре, товарищ сержант.
— Только? Ну-ка беги за патронами! По кустам быстрее пробеги. Пригибайся!
— Есть! — Халилов проворно скрылся в кукурузе.
— Хороший вышел боец! — одобрительно сказал Рахманов. — И по-русски говорит хорошо. Верно! Я его научил!
Чувство удовлетворения опахнуло его своим теплом. Он сам пришел в армию, совсем не умея говорить по-русски. Его научил секретарь парторганизации за три месяца. Теперь он сам уже полтора месяца учит русскому языку восемь своих земляков-узбеков. Черные брови его нахмурились:
«Надо в тылу бойцов пополнения обучать русскому языку. Трудно воевать без русского языка. Конечно, лучше всего с детства, в школе выучиться говорить и писать по-русски. Жили, строили до войны везде вместе, а русский народ — старший. Теперь воюем вместе!»
Внезапный порыв ветра обдал его тяжелым жаром. Недалеко пылали танки, гудело пламя. Внутри трещали, разрываясь, патроны. Гулко лопнул снаряд; корпус танка вздрогнул, качнулся.
Хорошо, что он высмотрел эту балочку. Он отыскал ее на рассвете, когда батальон, сбив ночью врага, занял высокий гребень — отрог хребта. Сам командир батальона одобрил и послал его сюда. Рахманова словно подняла крылатая радость.
В полукилометре левее лежала плоская и широкая вершина хребта. По ней тянулось извилистое гулкое шоссе. От хребта в обе стороны спадали отроги, разделенные балками и долинами.
Линия фронта пролегала поперек хребта, скатывалась по отрогам к степной равнине. С гребня, который занял батальон, отлично просматривались и вершина хребта, и балка, и пологая высота за глубокой долиной. Там был густой лес в багряно-золотом убранстве осени.
Немцы на рассвете открыли по хребту сильный артиллерийский и минометный огонь. Гребень, захваченный батальоном, господствовал, и немцы хотели его вернуть.
Рахманов понимал, что не по вершине же хребта бросится враг в контратаку. Лучше было действовать в обход по этим вот балочкам.
Он зорко следил за округой, за всем. По всей вершине хребта и на гребне с грохотом рвались мины, тяжелые снаряды, из-за поворота слышался гул моторов. Танки готовились к новому рывку…
Куда же пропал Халилов? Ему там с товарищами хорошо, а он, Рахманов, остался один. Один! Четыре патрона! За поворотом гудят моторы. Скорее бы шли танки, что ли! Страшнее всего вот так ждать.
С высоты донеслось перемежающееся, злое, со свистом гудение «мессершмиттов». Рахманов поднял голову. Голубое сияние на миг ослепило его. Он глубоко вздохнул. Когда успело подняться солнце? Лес