Читать интересную книгу Я дрался с самураями. От Халхин-Гола до Порт-Артура - А. Кошелев

Утром 20 августа к нам приехал генерал Филяшкин. Я доложил, что все в порядке. Генерал разрешил покинуть помещение и посидеть во дворе — кстати, утро было теплое и солнечное. Вскоре прибыл переводчик майор Кострюков — он-то и растолковал Пу И, что казнить его никто не собирается. Потом они еще долго беседовали с императором — помню, тот благодарил за доброе к себе отношение и называл меня «Александэр».

Пу И и советский переводчик майор H.A. Кострюков

Сразу после полудня я получил приказ сопроводить Пу И, его свиту и багаж в Читу. Вещей при них было очень много, в том числе большой кожаный коричневый чемодан и черный кожаный саквояж, судя по всему, очень тяжелые — потом мне сказали, что там хранились золото и драгоценности. Когда мы садились в самолет, этот багаж тащила вся императорская свита, включая его брата, но сам Пу И ни к чему не притронулся. Переводчик с нами не полетел, так что несколько часов пришлось общаться со своими подопечными при помощи маленького фронтового разговорника.

Кстати, самолет нам выделили далеко не новый, видавший виды, — из тех, что доставляли горючее для нашей наступающей армии. Во время полета Пу И держался спокойно, подолгу смотрел в иллюминатор, о чем-то беседовал с братом. Вопреки ожиданиям, приземлились мы не в Чите, а в Тамцак-Булаке, где нас ждал другой самолет — должно быть, командование решило перестраховаться, втайне изменив маршрут. Второй этап перелета оказался сложным, мы несколько раз попадали в воздушные ямы. Наконец, под вечер приземлились в Чите. На аэродроме нас встретила целая вереница черных «эмок». Я наконец вздохнул свободно.

Императора посадили в первую машину, меня — в последнюю, и повезли в Молоковку (это 18 км от Читы), на спецобъект № 30 Управления НКВД по Читинской области. Здесь вместе поужинали в столовой, после чего распрощались, причем Пу И еще раз поблагодарил за «чуткое и внимательное» к себе отношение.

Действительно, никакой ненависти к нему у меня не было. Он не похож был на злодея. Правда, не все мои подчиненные так думали. Помню, рядовой Колобов, также назначенный в охрану бывшего императора, с глазу на глаз сказал мне: «Товарищ лейтенант, прикокнуть бы его надо». Каюсь, я тогда наорал на солдата: «С ума сошел?! Пу И нам нужен живым!»

Действительно, впоследствии он очень пригодился во время суда над японскими военными преступниками, став один из главных свидетелей обвинения и дав исчерпывающие показания против своих бывших хозяев.

Я потом по возможности следил за судьбой «последнего императора». Знаю, что он провел у нас в плену 5 лет. В 1950 году его передали китайцам, и еще около десяти лет он отсидел в лагере — правда, в привилегированных условиях. А в 59-м был не только освобожден, но даже стал депутатом и советником китайского правительства, писал мемуары, умер в 67-м, в почете. Кстати, брат его стал в социалистическом Китае даже еще более влиятельной фигурой — членом Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей. Мы с ним переписывались, он хотел встретиться, но помешала болезнь.

Но все это было потом — а в августе 1945-го, сдав Пу И на руки чекистам, вернувшись в Мукден и доложив о выполнении задания, я получил новое назначение — парторгом того самого батальона, что участвовал в Мукденском десанте.

Даже после капитуляции японских войск здесь было неспокойно — в окрестностях Мукдена и даже в самом городе бесчинствовали банды хунхузов, только в нашем батальоне от рук этих бандитов погибли лейтенант и двое рядовых. Пришлось принять для наведения порядка жесткие меры.

Запомнился еще такой случай. Когда мы несли службу в Мукдене, командиром отделения автоматчиков в нашем батальоне был младший сержант Иван Загорулько. Он рассказывал, что его дед сорок лет назад, во время первой русско-японской войны, был смертельно ранен в ходе печально известного Мукденского сражения, проигранного нашей армией. И вот, посетив местное кладбище, мы обнаружили здесь братскую могилу воинов 1-го Туркестанского полка, в котором и служил дед Ивана. Так сорок лет спустя внук смог поклониться праху деда, вернувшись на его могилу победителем.

Григорий Калачев

разведчик

Хорошо помню ночь с 8 на 9 августа 1945 года. Нам, разведчикам, было дано задание первыми пересечь границу, установить огневые точки японцев и, по возможности, взять «языка». Накануне мы подолгу скрытно следили за противником — японские дозоры регулярно ходили вдоль границы, были у них там и заставы, и наблюдательные посты. Но ночью 9 августа, когда наконец началось наступление, мы не встретили фактически никакого сопротивления — первые неприятельские дозоры подвернулись под руку лишь через несколько часов после того, как мы перешли границу, уже под утро. А первый мало-мальски серьезный бой пришлось выдержать лишь пройдя 120 километров вглубь вражеской территории — когда японцы, немного опомнившись, бросили против нас школу младших командиров: похоже, это был их последний резерв. Все говорило за то, что нас здесь просто не ждали, что мы застали неприятеля врасплох. Во всяком случае, на нашем направлении сопротивление было гораздо слабее, чем, скажем, в полосе наступления соседней 36-й армии, штурмовавшей Халун-Аршанский укрепрайон, или 1-го Дальневосточного фронта, где самураи до последнего защищали город Муданьцзян. А нашим главным противником были не столько японские войска, сколько сама природа — считая горы Большого Хингана непроходимыми для тяжелой техники, фактически неприступными, самураи не держали здесь крупных сил.

Действительно, и местность, и климат были против нас — нам предстоял 500-километровый рывок сначала через безводную полупустыню, а затем через обширный горный хребет, где вообще не было дорог, даже проселочных. И хотите верьте, хотите нет, во время этого тяжелейшего похода советская техника продемонстрировала свое превосходство над западной. О танках я уж не говорю — причем с самой лучшей стороны проявили себя не только несравненные «тридцатьчетверки», но и считавшиеся давно устаревшими БТ: хотя на германском фронте «бэтэшки» давно не применялись, их еще довольно много осталось в дальневосточных военных округах, и они оказались отличными машинами — скоростные, неприхотливые, надежные. Но ладно танки — в танкостроении наше мировое лидерство было очевидным, — так даже советская автотехника в условиях пустыни и предгорий кое в чем превзошла хваленую западную. Все эти лендлизовские «Студебеккеры» и «Доджи три четверти», которых много было в наших войсках, — ничего не скажешь, машины великолепные, но был у них один крупный недостаток — они же широкие, широкая ось, и по узким извилистым горным тропам они проходить не могли, просто не вписывались. Кроме того, ведь высота гор Большого Хингана до 2000 метров над уровнем моря, а у американских машин воздушное охлаждение, и они нередко глохли в этих горах. А наши — ничего, тянули. Хотя, конечно, пехоте и мотострелкам часто приходилось подставлять собственные плечи и выталкивать, вытягивать машины буквально на себе.

Особенно худо пришлось, когда зарядили дожди — в Маньчжурии ведь август самый дождливый сезон, — у себя в России мы ничего подобного никогда не видели: дождь лил сутки напролет, неделями, и даже когда ненадолго переставал, влажность воздуха была такая, что, казалось, вот-вот просто захлебнешься. Все дороги развезло, жидкой грязи по колено, скользко, склизко — с Хингана спускались, словно с ледяных гор. А тут еще и самураи стали нападать на нас из засад. Трудно было, очень трудно. Зато когда мы наконец перевалили через хребет и вырвались на Маньчжурскую равнину, на оперативный простор, — это была победа: мы оказались в тылу японских войск, которые нас здесь не ждали — во всяком случае, так скоро — и уже ничего не могли поделать: нас было не остановить. И что бы японцы теперь ни говорили — их капитуляция была вовсе не добровольной, а вынужденной: даже если бы микадо не признал поражения, даже если бы приказал подданным драться до конца, их сопротивление уже мало что могло изменить: Квантунская армия была обречена.

Советские моряки в музее войны 1904–1905 гг. в Порт-Артуре

Закончили мы войну в Порт-Артуре. Как же мы рвались туда, как мечтали рассчитаться с самураями за поражение в первой русско-японской войне! Помню, еще когда ехали на Дальний Восток, все зачитывались романом «Порт-Артур», много публикаций об этом было в армейской печати. Да и потом, уже во время наступления, политруки все время твердили: наше дело правое, это возмездие за все прежние японские преступления, восстановление исторической справедливости. Так и Сталин сказал в своем победном обращении: разгромив Японию, мы смыли «черное пятно» из народной памяти.