Еще издали я понял, что Ольбард обеспокоен. Пожалуй, даже встревожен.
Какие же у нас проблемы?
Я вгляделся в серую дымку впереди, выискивая вражеский корабль, – что еще могло угрожать «Соколу»?
Не разглядел ровно ничего, но это ровно ничего и не значило, потому что мои глаза, хоть я на них никогда не жаловался, не шли ни в какое сравнение с глазами большинства морских бродяг.
Зато я достаточно неплохо разбирался в людях, чтобы понять: встревожен не один Ольбард. И ярл тоже…
Кажется, ветер крепчает? Вон какие барашки на гребнях волн.
Точно, крепчает. Хоть и дует не прямо в корму, а под углом, но все равно наш кораблик мчит, как дельфин.
Ольбард – великий кормчий. Не только ухитрялся держать драккар на курсе (ветер прижимал нас к берегу), но и совершенно непонятным образом уводил корабль от самых здоровенных валов. Нас, конечно, качало и так и этак, но через борта не захлестывало, на палубу попадали только редкие брызги…
А ветер все крепчал.
Толстая мачта из цельного ствола скрипела и гнулась. Удерживающие ее канаты гудели, как огромные струны.
– Спустить парус! – покрыв все прочие звуки, заревел Ольбард.
С десяток викингов кинулись к мачте. Двое сразу полезли наверх.
Я остался на месте. В морском деле я новичок. Когда надо действовать быстро, на рефлексах, я только под ногами буду путаться.
Меньше минуты – и парус упал. Драккар сразу сбавил скорость, но все равно продолжал идти ходко. Пожалуй, при таком ветре и голая мачта хорошо парусит…
– Мачту вниз!
Вот это уже неожиданно. Никогда еще при мне мачту «Сокола» не убирали.
Тут уж и я подхватился. По принципу «делай, как все», вцепился в одну из носовых вант-растяжек. Рук в пятьдесят, дружненько и слаженно, мы аккуратно опустили мачту на палубу. Пока одни крепили ее, другие бросились к румам. Увидев, что Трувор выбивает пробку и проталкивает весло в кожаный рукав гребного люка, я тоже поспешил на рабочее место.
Около меня терся Хавчик. Ждал распоряжений.
– Что будет? – спросил я своего старшего.
– Одним богам ведомо, – Трувор был не на шутку обеспокоен. – Шторм идет.
Он указал на черную линию туч на горизонте.
– Шторм?
Я попадал в шторм. Пару раз. Во время круизов. Удовольствия мало, когда тебя мотает из стороны в сторону, а чашка с кофе вдруг ускользает от пальцев и опрокидывается на брюки, но от этого же не умирают.
– Хавчик – в трюм! – скомандовал я. Еще смоет раба за борт…
Вовремя скомандовал. Ветер вдруг сгустился до невероятной плотности и ударил нас в борт.
Драккар не развернуло только благодаря мастерству кормчего и умению (я тормознул, а вот Трувор сразу налег и задрал весло) гребцов. Еще я увидел, как доски обшивки от удара выгнулись, будто это не толстые ясеневые доски, а древко лука. Вот тут я испугался. До меня (с опозданием, как до жирафа) дошло, что глядеть на буйство стихии с высоты круизного лайнера и с борта деревянного парусника – бо-ольшая разница.
Видно, на моей физиономии что-то такое, несолидное, отразилось, потому что Трувор покосился и сказал, вернее, крикнул – ветер уже не гудел, а выл:
– Блевать[38] – за борт!
– Не буду я блевать, – буркнул я обиженно.
Никогда у меня не было морской болезни.
Тут я опять-таки не сделал поправки на коренное отличие плавстредств, на которых путешествовал раньше, и нынешнего.
Однако было не до болезней. Давно замечал: во время реальной опасности все болезни – как-то рукой…
В считаные минуты холмики волн превратились в горы. Драккар лавировал между ними, скользил по вздымавшимся склонам… Однако время от времени валы грохали прямо в борт, и тогда доски устрашающе изгибались, а нас обдавал душ из холоднющей соленой воды. Хорошо хоть наши куртки и штаны из толстой кожи – достаточно влагостойкие.
Грести становилось все труднее. Руки закоченели. Мокрое весло выворачивалось из пальцев, но я не сдавался, пытаясь не отставать от Трувора. Ему было легче: на руках толстые рукавицы.
Хуже всего было, что, несмотря на все усилия, нас понемногу сносило к берегу. А это – смерть. Не обязательно разбираться в морском деле, чтобы понять: у берега нас вмиг раздолбает о камни. И выжить после этого будет можно только благодаря невероятному везению. Беснующиеся между скал волны много страшнее, чем те же валы в открытом море.
Не выпуская весла, Трувор наклонился ко мне:
– Иди отсюда! – рявкнул он мне прямо в ухо.
– Зачем? Я еще могу…
– Пошел отсюда!!! – взревел Трувор. – Воду черпать, глупая нерпа!
Тут я понял, что он здорово нервничает. А еще увидел, что надо мной, балансируя на прыгающей палубе, возвышается огромный датчанин Фрёлав.
– В трюм иди!
Я не стал артачиться. Фрёлав гребет значительно лучше меня. Вдобавок он – в рукавицах.
Место в трюме было занято. Там трудились двое. Одним из них оказался мой Хавчик. Раб впахивал, как заведенный. Тоже понимал, чем пахнет ситуация.
Нижние вычерпывали воду, наполняя кожаное ведро, которое мы на пару с эстом, имени которого я так и не выучил, по очереди вытягивали на веревке (второй прикрывал люк пологом, если волна перехлестывала через борт) и выливали за борт. Это была сравнительно легкая работа. По крайней мере так показалось сначала. Но вскоре спину уже ломило от однообразных движений.
Когда мы поменялись (мы с эстом – вниз, те, что внизу, – наверх), я понял, что наверху было легче. Здесь, в почти кромешной темноте, я должен был ковшом вычерпывать воду, которая плескалась под ногами, и выливать в ведро. Тоже несложно, однако здесь, в трюме, было по-настоящему страшно. Сюда не задувал ветер, зато после каждого удара волны в борт внутри у меня что-то екало от страха. Здесь было очень хорошо слышно, как стонут и жалобно скрипят доски, видно, как гнутся шпангоуты и ходит ходуном обшивка. А вода, непонятно откуда, все прибывала, так что нам с эстом приходилось пошевеливаться. И хотя мы «пошевеливались» изо всех сил, уровень воды поднялся еще на несколько сантиметров. Вдобавок ко всему в трюме невозможно было выпрямиться во весь рост.
Но я черпал и черпал, каждую минуту готовый к тому, что страшный удар о скалу проломит слабую дощатую перепонку между мной и стихией…
В люк спустился Ольбард с жировым светильником в руке. Прогулялся по трюму, внимательно изучая обшивку, и я наконец увидел, откуда берется вода. Тонкая ее пленка непрерывно стекала по бортам, будто качественно просмоленные, проложенные такими же просмоленными шнурами доски вдруг стали полупроницаемыми.
Ольбард обшарил все, от носа до кормы, сдвигая бочонки, мешки, непонятного мне назначения деревянные чурки и прочий груз. Видимо, искал течь. Не найдя, удовлетворенно хмыкнул. Потом посмотрел на меня и, мистическим образом угадав мысли, хлопнул по плечу, гаркнул прямо в ухо: