Помявшись в нерешительности около двери мастерской, Клод шагнул в цех, стараясь держаться непринужденно, отчего начал смотреться еще нелепее. Стыдливым жестом прикрывая люльку на груди, он проследовал на свое место. В довершение ко всему удивленные взгляды работников сменились дружным хохотом, когда хозяин, выглянув из своей конторки, крикнул:
– В моей мастерской нет места бабам! – подразумевая, естественно, не женский пол ребенка, а положение Клода.
Проклятая старуха! Неужели она не могла предупредить его заранее, чтобы он, Клод Дангон – глава семейства и свободный мастер – смог вечером подыскать кормилицу! Забыв совершенно о своем безденежье, опозоренный папаша источал мысленные проклятия в адрес хозяйки козы ровно до тех пор, пока его теплый кулечек не пискнул жалобно.
Испугавшись снова привлечь к себе внимание, Клод подскочил, как ошпаренный, и побежал за угол мастерской, прихватив с собой кувшинчик с молоком.
Там, за углом, сунув в рот девочки тряпочку, смоченную молоком, он почувствовал тихое счастье, сменившее его гнев. Ясные глаза дочки смотрели куда-то вверх, а ручки пыталась ухватить воздух в тот момент, пока он смачивал тряпочку в очередной партии молока. Под ее тонкой кожицей текли синие ручейки, которые вздрагивали при каждом его прикосновении, и он старался дотрагиваться до нее как можно нежнее, чтобы ручейки пребывали в покое.
После еды девочка начала беспокойно ерзать и тужиться, и Клод догадался вытащить ее из люльки. Так была навсегда решена проблема желтых разводов на одежде. Он был уверен с самого начала, что его девочка – самая удивительная и смышленая на свете – превратится в столь же необыкновенную девушку, как ее мать.
Через несколько дней, получив свой заработок, Клод сразу же направился к кормилице, живущей на соседней улице.
Дородная, с маленькими глазками и недовольным ртом, благодетельница взяла деньги вперед и, попросив ни о чем не беспокоиться, привычным жестом сняла люльку с шеи папаши.
Работа в мастерской не клеилась, все валилось из рук. Сердце ныло в тупой тоске, как будто от него оторвали кусочек и, как наваждение, люлька незримо продолжала висеть на шее. Клод постоянно трогал это место на груди, прижимая к себе воображаемое тельце девочки. Он вспомнил разговор на рыночной площади с одним заезжим моряком. Тот рассказал ему, как потерял руку в одном из морских боев с пиратами.
– И как же ты теперь ходишь в море без руки? – поинтересовался Клод.
– А она у меня по-прежнему есть, – ответил моряк. – Я продолжаю чувствовать ее, и даже иногда вижу.
Вот так и его дочка стала незримым продолжением сердца и разума Клода.
Не выдержав разлуки, в обеденное время он сломя голову помчался к кормилице. Ничего не объясняя, Клод вбежал в ее дом и направился к плетеной корзине с дочкой. Плотно спеленатая, она лежала на дне, хлопая глазенками.
– В чем дело? Что не так? – вопрошала за спиной кормилица.
– Все «так».
Девочка вздрогнула, услышав знакомый голос, и повела плечиками, пытаясь вырваться из жесткого кокона. Схватив лежащую рядом люльку из платка, Клод перекинул ее через шею и положил в нее дочку.
– Я деньги не верну! – заверещала кормилица.
– И не надо, – Клод развернулся и быстрым шагом направился в мастерскую, чтобы успеть к возвращению хозяина.
На ходу он распеленал тугую ткань и, потирая красные следы от грубого полотна на ручках дочки, всю дорогу твердил:
– Прости меня. Ну, пожалуйста, прости меня.
В мастерской вовсю кипела работа. Стараясь не задевать мастеров, склонившихся над своими столами, Клод пробрался к своему табурету.
Вдруг какой-то подмастерье попытался пошутить на весь зал:
– А мы с утра побоялись спросить: куда младенчик делся, не в сырой ли земле уже лежит? Или ты его оттуда снова выкопал? – и залился глупым, одиноким смехом.
У Клода Дангона все потемнело в глазах. Он ринулся, не разбирая пути, вырвал из-под шутника скамейку и уже, было, замахнулся ею над его несчастной головой, как несколько рук схватили его, удерживая от необдуманного поступка.
– Все замерли! – услышали окрик за своими спинами борющиеся. Это был вернувшийся хозяин мастерской. – Если хоть капля краски упадет на ткань, я навсегда выкину вас на улицу из цеха. Ты! – он ткнул пальцем в сидящего на полу подмастерья. – Вон отсюда! – Затем обратился к Клоду: – Можешь приходить сюда со своей девчонкой! – И проследовал в свою конторку.
Клод и раньше замечал особое внимание со стороны хозяина к нему и к его работам. После этого случая патрон еще чаще стал подходить к шелку, по которому он работал, постояв немного, дружелюбно похлопывал его по плечу и удалялся восвояси.
Заказы, популярность и доходы мастера начали расти, как на дрожжах. Пронырливые торговцы и художники стали искать дружбы с Клодом. Даже неприступные вельможи желали иметь с ним знакомство. Среди этих холодных и напыщенных представителей высшего сословия оказалось много блестяще образованных людей. Они с удовольствием делились своими знаниями, книгами и представлениями о жизни с талантливым и благодарным слушателем.
Очень скоро Клоду Дангону, как большому мастеру, выделили отдельную мастерскую. Однажды его хороший приятель и большой художник своего времени заметил:
– Клод, почему ты не рисуешь на холсте? Шелк не так долговечен, он не донесет твой талант до потомков. Да и зарабатывать ты стал бы намного больше. В конце концов!
– Шелк, как кожа девушки – нежный и живой. Холст же – грубая и застывшая ткань, – уклончиво отвечал мастер.
Работа изо дня в день приносила великое счастье, и он искренне жалел людей, которые видели в своем труде только каждодневную рутину. Он испытывал перед ними огромную вину за свое удовольствие жить и созидать, и старался эту вину компенсировать своей каждодневной отдачей во имя этих людей, даже стремился поделиться с горемыками радостью создания, а они только удивлялись и вздыхали.
В тот день, который чуть было не закончился для него трагедией, Клод возвращался домой, обнимая люльку с девочкой, и обещал дочке больше никогда не расставаться с ней.
На пороге дома стояла в своей любимой позе старуха – закинув за согнутую спину крючковатые пальцы:
– Не смог оставить девчонку? – лукаво спросила она.
– Не смог, – ответил он и вошел в дом.
Там его ждало чудо.
На кровати, бледная и тревожная, сидела Мария. Она протянула слабые руки к люльке Клода и открыла рот, чтобы что-то сказать, но так и не смогла.
Уткнувшись в ее острое, исхудавшее плечо, он молчал, наблюдая, как нежно она разворачивает ткань на ребенке:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});