Читать интересную книгу Улыбка и слезы Палечка - Франтишек Кубка

Но потом Здена сама попросила его учить ее логике. И он стал учить ее тем милым, забавным стишкам, которые запомнил, учась в Падуе; но при этом спешил перейти от науки к жизни. Начинал рассказывать о своем путешествии в Италию, причем рассказы эти жадно слушал, открывши рот, маленький Гинек, боясь пропустить слово.

Так дело шло до избрания Иржика королем. К этому времени Здена уже выросла и стала стройной девушкой. Часто она становилась задумчивой. Только с Палечком ей было весело… Но он проводил с ней все меньше времени, так как пани Йоганка окружила дочерей своих, Катержину и Здену, женщинами. После переезда в Кралов двор Здена встречала Яна только в саду. Она подбегала к нему, разгоряченная игрой в мяч, спрашивала, чем он целые дни занят, что его так редко видно. Ян только улыбался в ответ, зная, что трудно видеть как раз Здену, которую ожидают великие и неприятные перемены… Старшая Иржикова дочь Катержина была помолвлена с Матиашем, королем венгерским. А к Здене приставили придворную даму, которую пани Йоганка привезла с собой когда-то из рожмитальского дома. Она была вдова мелкопоместного дворянина из Горжина.

— Тяжелая штука быть королем, а еще тяжелей — чешским! — сказал в те дни Палечек Иржику, который становился все серьезней и раздражительней.

Он испытывал большие трудности. С чашниками, которым не нравилось, что он возрос на их ласке, любви и преданности, а хочет быть справедливым и к католикам. С католиками, которые ждали, что он вот-вот совсем обратится, открыто примкнув к единственной спасительнице — римской церкви, которой ведь он — шла молва — тайно присягнул на верность накануне коронования. Присягу эту он принес, как говорили, тем двум венгерским епископам, которых по его просьбе прислал к нему Матиаш, кардинал Карваял и стоявший за их спиной сам папа Каликст, ожидавший чудес от Иржиковой воинской силы в будущих боях с турками.

У короля были трудности не только с чешскими панами, но и с соседями. Его быстро признали моравские паны, но город Вратислав, где епископом сидел сын Олдржиха Рожмберкского Йошт, ни за что не хотел покориться, даже Йошта из Рожмберка считал еретиком и кричал его слугам: «Кш, кш!» — говоря этим, что каждый чех — гусит и, значит, враг.

Ко всему, в том знаменитом 1458 году на престол святого Петра вступил, под именем Пия II. бывший папский легат в Чехии Эней Сильвий Пикколомини, лично знавший Иржика и в глубине души уверенный, что любовь к власти окажется у этого даровитого вельможи сильней любви к чаше и что поэтому Иржи скоро приведет в лоно церкви весь чешский народ.

За ближайшими границами Иржик улаживал споры самым простым, но и самым болезненным для своих подданных способом: заключал браки между своими детьми и представителями немецких родов… Магистр Рокицана отговаривал его от такого образа действий, не одобряя того, что дочери чашников станут матерями католических родов, и не желая, чтобы подебрадская кровь смешивалась с веттинской, гогенцоллернской, виттельсбахской или как там еще называются все эти соседние правители, за которых Иржик, по мнению Рокицаны, повыдавал бы хоть десять дочерей, если бы господь послал ему столько.

Не по душе были эти браки чешским чашникам, но Иржи гнул свою линию… Саксонским Веттинам предстояло омолодиться буйной кровью подебрадской Здены, и за это Вильгельм Саксонский отказывался от своих претензий на наследственный чешский трон. Господин Георг, «тот, что зовется королем чешским», должен был, через детей своих, стать знатным родственником старых владетельных родов Германской империи и одновременно королем уже не волей и любовью народа, а милостью божьей. Так понимали это его будущие родственники, видевшие в нем угрозу и старавшиеся связать его договорами и браками.

На Яна эти поступки короля производили тяжелое впечатление, и он охотно уехал бы из дома, где с утра до вечера только и толкуют, что о близком бракосочетании Здены с курфюрстом Саксонским[147], а Индржиха Подебрада с дочерью Альбрехта Гогенцоллерна…[148] Особенно горячо говорила об этом пани Йоганка, и Ян не мог понять, как такого рода сватовская деятельность сочетается у нее с пламенным, непримиримым чашничеством.

Иржи впервые тяжело заболел. У него отекали ноги, одутловатое лицо пожелтело. По ночам его мучила бессонница, и он звал Яна, чтобы тот рассказывал ему об Италии, о нравах тамошнего духовенства. Он страшился будущего. Не верил новому папе — прежнему своему приятелю Энею. Был убежден, что дело дойдет до великого столкновения между Пием II и королем чешским, и потому-то старался обезопасить свое королевство, расположенное в сердце Европы, браками с северными соседями.

Когда начались приготовления к съезду в Хебе[149], где Иржик должен был встретиться с немецкими князьями для окончания переговоров, Палечек попросил короля отпустить его на время в родной замок Страж, где еще живет его старая мать. Замок уже не ее и не его, Яна; он принадлежит пану Боржеку Боржецкому. Но пан Боржецкий сейчас в Моравии, у кого-то на службе. Он беден — по его, Яновой, вине.

Иржи не стал спрашивать, и Ян больше ничего не сказал. Он получил милостивое разрешение поехать на несколько недель в Страж.

— Я еду в Хеб, а тебе там все равно не понравилось бы, — сказал Иржи с улыбкой.

— Конечно, государь, — серьезно промолвил Палечек.

Был ненастный октябрь. Лил дождь, и деревья в один день потеряли всю листву.

Здена встретила Палечка в пустой зале заседаний, где уже топился очаг. Ян сказал ей о том, что уезжает на несколько недель к матери: она уже старенькая и совсем высохла — одни кости. Он ее немножко согреет. Здена, без всякого предисловия, спросила, любил ли он кого-нибудь. Палечек стал рассказывать ей про случай с Лючеттой.

— Я никогда не предпочла бы Джулио тебе, — объявила Здена.

Потом осведомилась, где именно находится его замок, не в неприступных ли горах. Узнав, что он стоит у подножья самых прекрасных гор на земле, спросила, можно ли в нем обороняться от осаждающих.

— С горсткой бойцов и большой отвагой — конечно.

— Ты умеешь драться, Ян? — продолжала она свои вопросы.

— Смотря по тому, за что…

— Понимаю, — вздохнула Здена и замолчала.

Палечек смотрел ей вслед. Ему было жаль королевну.

За последние дни она похудела, побледнела и заметно осунулась. Надо ехать. Невозможно смотреть, как она страдает.

— Есть вещи, недоступные моему пониманию. Например, торговля королевскими детьми, — вслух подумал шут.

На другой день он двинулся по осеннему краю — к себе на родину, в горы.

Как рано в тот год выпал в горах снег!

Домажлице были еще осенние, но вдруг за поворотом дороги Палечек вступил в зиму… Вдали серели горы. И очертания их легко вписывались в кругозор, как тогда, и вся земля была залита утренним солнцем, снежной красотой и негой. Как тогда…

Среди белоснежных и коричневых полей всадник приближался к Стражу. Вспугнутые вороны улетали вперед низким полетом и садились на голые ветви деревьев. Начинали судачить о непривычном в столь ранний час посетителе. Ян повернул с дороги в поле, конь споткнулся, но сейчас же поправился и перешел в галоп против снега и ветра. Ян подъехал к лесу. Конь остановился под первыми елями. С ветвей пролился дождь сухого снега. Засыпал всадника вместе с конем. Но никто не улыбнулся ему, ничьи губы не поцеловали его. Он увидел лачугу углежогов. Но не спешился, не зашел. Только глянул и сейчас же закрыл глаза. В них были слезы.

Потом повернул и медленно, шагом поехал к замку. Поздоровался с матерью. Пани Кунгута, с непокрытой головой, с седыми волосами, немного поредевшими, еще более высохшая, долго обнимала его и молча смотрела на его ненаглядное лицо. Потом стала накрывать к обеду на двоих. Третья, для кого она когда-то накрывала, лежала под снегом и под землей — здесь, недалеко. Ян пошел туда уже под вечер, когда на высоком бесчувственно прекрасном небе выступили первые звезды.

Он так долго стоял там на резком северном ветру, что пани Кунгута послала за ним Матоуша Кубу… Изрядно постарел добрый Куба — голос дрожит, колени трясутся. Нелегка была жизнь в Страже, полевые работы распрямить спину не помогают!

Уже три дня и три ночи провел Ян в родном замке, но никто не сказал бы, что он когда-то появился на свет с улыбкой. Он мало говорил и, казалось, даже не спал по ночам. Старенькая Кунгута ходила вокруг сына осторожно, на цыпочках. Знала, что у него боль в сердце.

Был ветреный вечер, и замок содрогался до самого основания. Летучие мыши, днем висевшие вниз головой в воротах, проснулись и беспокойно залетали над двором. На башне злобно совещались вороны. В ворота застучали чьи-то кулаки.

В комнату, где возле горящей свечи, склонив голову и сложив руки на коленях, сидел Ян Палечек, вошла с хлыстиком в руке, в шубке и сапожках, озябшая и розовая Здена из Подебрад. Два конюха, которым она строго-настрого приказала не говорить никому в доме, кто они и откуда приехали, тревожно отдыхали на неосвещенной сводчатой галерее, на том самом месте, где пани Кунгута когда-то увидела своего мертвого мужа.