Денби было очень жалко Аделаиду. То, что казалось таким естественным, простым и приятным, пока все шло хорошо, теперь стало представляться чуть ли не преступлением. Правда, он никак не мог понять, в чем оно состояло. Ведь вовсе не из-за того он не женился на Аделаиде, что она ему неровня, как она ему говорила. Он вообще не задумывался об их неравенстве. Просто такой обыденной, заурядной любви было недостаточно, чтобы жениться. Он бы и на Линде не женился. Может быть, преступление его в том, что он позволял любить себя больше, чем любил сам? А может, в том, что он проглядел, как его второсортная любовишка наложила на кого-то обязательства, связала по рукам и ногам? Но ведь, строго говоря, он по-своему любил Аделаиду. Это чувство существовало в действительности, оно неотъемлемо принадлежало дому на Стэдиум-стрит, вроде непритязательного духа, обитающего в комнатах, в кухне. Однако в конце концов оно оказалось жалконьким, слабым и мгновенно улетучилось, стоило только снова испытать настоящую любовь, которая, как казалось теперь Денби, вернулась в его жизнь и которую он, к стыду своему, забыл.
Так какая же любовь все-таки была реальной? Порой он говорил себе, что Лиза, должно быть, сон, видение и он все больше и больше будет убеждаться в этом, пока в конце концов ему не начнет казаться, что он и не встречал ее никогда, что ее вообще не было. Он вдруг потерял голову из-за женщины просто потому, что она была похожа на Гвен, серьезной, глубокой женщины с густыми темными волосами и хорошо очерченным, выразительным ртом, женщины, которую он и видел-то всего несколько раз. Он потерял голову, потому что благодаря Лизе неожиданно вспомнил далекие времена жизни с Гвен и себя самого в ту пору. Лиза была ангелом воспоминаний, она возвращала утраченное.
И все же он знал, что она не просто видение. Она не воскресшая Гвен. Она совсем другая. И он не тот Денби, которого столь необъяснимо любила Гвен. Он обрюзг, проспиртовался, постарел. Но в то же время он, видимо, стал мудрее, он чувствовал это всем своим изболевшимся сердцем. За эти годы в нем исподволь накопилось что-то хорошее. Именно это неприметное, крохотное «хорошее» кричало и плакало в нем, когда ему смутно, но тем не менее лучезарно рисовалась совсем иная жизнь, какой она могла быть рядом с Лизой. И несмотря на то, что жил он как придется, и очень скверно поступил с Аделаидой, и любил разыгрывать из себя дурака, все же он нашел что-то в мире, какую-то крупицу смысла, ожившую и засиявшую от одного взгляда Лизы. Денби смутно осознавал свою двойственность и то, сколь велика в его жизни была одна часть — заурядная, и сколь мала другая — драгоценная. Но все эти мысли были совсем не столь отчетливы, и он проводил большую часть времени в горестном оцепенении, размышляя о Лизе и ее избраннике, разжигая до исступления свою страсть и ревность и даже не пытаясь взять себя в руки.
В том отчаянном состоянии духа, в каком он пребывал, Денби находил даже какое-то облегчение в мыслях о предстоящей «дуэли». Она представлялась ему чем-то безумным, разрушительным и в то же время соответствующим его настроению и даже необходимым. Его обездоленная душа жаждала испытания. Пусть его арестуют, посадят в тюрьму, судят, подвергнут наказанию — Денби был бы только рад. По ночам ему снилось, как в огромном пустом зале суда звучит женский голос, перечисляя все его проступки с самого раннего детства. Ему было бы легче, знай он, что положение его безвыходно. Здравый смысл подсказывал Денби, что вряд ли все закончится для него благополучно, но даже это ему хотелось знать наверняка — неопределенность терзала его. А пока тянулась все та же мучительная цепь случайных, нелепых событий. Если бы он встретил Лизу раньше, если бы у нее не было того, другого, ее возлюбленного, если бы она не видела, как он целовался с Дианой, если бы он сам был другим, лучше, — а этого, по его мнению, он вполне мог достичь! Он принимал, даже приветствовал мысль о дуэли, она отвлекала его от тяжелых дум, казалась закономерной, даже необходимой.
Но сейчас, дрожа от холода в тесной каморке, освещенной электрической лампочкой, в окружении знакомых предметов, ставших вдруг мрачными и чужими, Денби увидел эту идиотскую затею в другом, более зловещем свете. С того момента, как раздался стук в окно и он получил заносчивое послание Уилла, Денби был сосредоточен только на себе. Он размышлял: принимать или не принимать ему этот вызов? Об Уилле Боузе Денби не думал иначе как о слепой силе, направленной против него самой судьбой. Теперь же, налив еще стаканчик, он наконец призадумался об Уилле. Он мало что о нем знал. Ему было известно только одно — что Уилл его ненавидит. Но во что может вылиться эта ненависть? Уилл любил Аделаиду с детства. Она представлялась ему чистой, прелестной девушкой, его суженой. Вот и все, что уловил Денби из слезных причитаний Аделаиды, когда получил вызов. Какие же чувства мог питать Уилл к человеку, который походя, развлечения ради, совратил девушку его мечты? Чего, по его мнению, заслуживал такой человек? Теперь Денби стало окончательно ясно, что Уилл намерен его унизить. Может, в этот ранний час, в этом безлюдном месте, которое предложил сам Денби, произойдет нечто совсем иное, чем он ожидал? Может, Уилл с Найджелом приведут кого-то с собой, свяжут Денби и надругаются над ним? Он слышал, что такое бывает.
Денби поставил стакан на стол и вышел в мастерскую. Окна уже побледнели. Он выключил свет, увидел берег реки и переливающуюся блестящими желтовато-серыми чешуйками воду. Противоположный берег скрывался в тумане, колеблющемся и дрожащем, излучающем рассеянное янтарное сияние, в котором слабо, но по-утреннему необыкновенно четко вырисовывался захламленный берег под окнами типографии. Денби била дрожь.
Услышав за спиной какой-то звук, он быстро обернулся. Он оставил наружную дверь незапертой, как договорились. В дальнем конце мастерской стояли двое, один — высокий, тощий, другой — пониже и поплотнее.
— А, доброе утро, — сказал Денби.
Ему не хотелось снова включать свет. Посетителей он узнал и так. У него сильно забилось сердце.
Уилл с большим ящиком под мышкой остался стоять у Двери. Найджел скользящей походкой, как бы на цыпочках, направился к Денби. Когда он подошел к окну, Денби ясно увидел его лицо.
— Вы один?
— Да. Я решил обойтись без секунданта.
— Это немножко не по правилам, — сказал Найджел.
Он остановился, внимательно глядя на Денби. Его осунувшееся лицо светилось счастливым возбуждением, под глазом все еще красовался лиловый синяк.
— По-моему, эта дуэль — нелепая затея, — громко произнес Денби. — Я думаю, нам надо помириться и разойтись по домам. Сам не знаю, почему я здесь.