Брак Николая еще ухудшил его положение и дополнительно изолировал его. Его семейную жизнь нельзя было назвать несчастливой, напротив, но она создала вокруг него уютный кокон, служивший все более прочным барьером, ограждавшим его от реального мира. Николай и Александра любили друг друга с подросткового возраста. Она была немкой, уроженкой небольшого герцогства Гессен-Дармштадт, но, будучи внучкой королевы Виктории, предпочитала называться англичанкой. Самой Виктории, которая в целом была настроена на антироссийский лад, Николай, к счастью, понравился, и она дала свое одобрение на брак. Главным препятствием были колебания самой Александры, которая поначалу не хотела отказываться от лютеранской веры и переходить в православие. После колоссальной внутренней борьбы и под большим давлением со стороны родни, желавшей столь важного брачного союза, она сдалась и с рыданиями приняла предложение Николая. Недоброжелатели также предполагали, что она могла пойти на это еще и для того, чтобы уехать подальше от новой жены своего старшего брата[473]. Как это часто бывает с новообращенными, она со временем стала более православной и более русской, чем сами русские. Одновременно она душой и сердцем посвятила себя Николаю и защите его интересов, как она их понимала.
Сама брачная церемония получилась разом и великолепной, и мрачной. Ее запланировали еще до того, как Александр III внезапно угас и умер, а потому она пришлась на следующую неделю после его похорон. Было ли это дурным знаком, как многие считали впоследствии? Если и так, то коронация, прошедшая через полтора года, оказалась еще худшим предзнаменованием. Сама церемония прошла хорошо, но массовые народные гулянья в пригородах Москвы стали настоящим бедствием. Там должны были подавать пиво, сосиски и раздавать памятные сувениры. На Ходынском поле собрались массы народу со всей страны, причем многие специально прибыли в Москву по железной дороге. Уже рано утром на месте будущей трагедии собралось порядка полумиллиона человек. Из-за слухов о том, что подарков на всех не хватит, толпу охватила паника, и в образовавшейся давке пострадало множество людей, а около двух тысяч было затоптано насмерть. Тем же вечером во французском посольстве состоялся посвященный коронации бал, на который Франция выделила миллионы рублей. Молодой царь с супругой тоже прибыли туда, пусть и неохотно – но члены правительства настаивали на том, что новый союз необходимо должным образом отметить. Это стало грубым просчетом и создало царственной чете репутацию людей крайне бессердечных[474].
Александра была в большей степени, чем Николай, любительницей интеллектуальных развлечений и любила дискуссии, особенно о религии. Она обладала острым чувством долга и верила, что, будучи доброй христианкой, обязана помогать обездоленным. Став императрицей, она показала замечательные примеры благотворительной деятельности, помогая голодающим и больным. К несчастью, она также была очень эмоциональной, болезненно застенчивой и нервной особой. Ее свекровь в свое время легко влилась в петербургское общество и стала с большим апломбом руководить искусно спланированными придворными балами и приемами, – но вот Александре все время было неловко, и она не любила находиться на публике. Одна придворная дама с осуждением отмечала: «Она ни разу не сказала никому ни одного доброго слова. Она словно была глыбой льда и замораживала всех вокруг себя»[475]. Подобно супруге кайзера Вильгельма, императрица была склонна к ханжеству и не прощала ошибок. Она постановила допускать на придворные балы только дам с безупречной репутацией – в результате из списков приглашенных исчезло большинство центральных фигур светской жизни[476]. Одновременно она со всей решимостью поддерживала тех своих любимцев, чьи кандидатуры предлагала для занятия государственных постов – даже если они явным образом не годились для дела. Один из пожилых придворных сановников говорил, что у царицы была «стальная воля, соединенная с небольшим разумением и полным отсутствием каких-либо познаний»[477].
Новый статус Александры таил в себе еще одну опасность, хотя она и никак не проявляла себя в течение первых нескольких лет. Через королеву Викторию она была носительницей гена гемофилии, болезни, которая обычно поражает только мужчин. Страдающие гемофилией больные имеют в крови недостаточное количество белка, отвечающего за свертываемость, а потому порезы, синяки и практически любые повреждения могли стать смертельно опасными. Алексей, единственный сын Александры и Николая, тоже унаследовал эту болезнь и несколько раз чуть не умер от нее еще в детские годы. Обезумевшая от тревоги мать обыскала Россию и Европу в поисках спасительного средства. Она прибегала к услугам врачей, шарлатанов, ученых, известных чудотворцев и к помощи Распутина, личности развращенной и даже дегенеративной, что позднее принесло большой ущерб репутации царской семьи.
По мере того как состояние здоровья самой царицы ухудшалось (во многом из-за частных беременностей), она почти полностью отдалилась от светской жизни. Николай тоже редко посещал столицу, особенно после 1905 г. Его мать, которая нечасто критиковала сына, все же заметила: «Император ни с кем не встречается, ему нужно больше общаться с людьми»[478]. Отчасти из соображений безопасности, а отчасти по собственному выбору, император с семьей поселились в Царском Селе, неподалеку от Санкт-Петербур га. Поместье было окружено высокой шипастой оградой, которую после революционных событий дополнительно усилили поверху колючей проволокой. Летом его обитатели перебирались в столь же изолированный дворец Петергоф на берегу Балтийского моря. Иногда царская семья совершала прогулки на яхте, отдыхала в императорских охотничьих домиках или в Крыму.
Внутри этой роскошной оболочки, окруженная закостенелым придворным церемониалом, а также тысячами слуг, охранников и придворных, обитала вполне обычная счастливая семья, хотя ее члены были исключительно замкнутыми и «не от мира сего». Александра гордилась своей бережливостью, а сам царь носил одежду, пока та не изнашивалась. Сын лейб-медика позднее так описывал этот мирок: «Маленькая зачарованная страна фей Царского Села мирно спала на краю бездны, убаюкиваемая сладкими песнями бородатых сирен, мягко гудевших: «Боже, царя храни!»[479] Александра и Николай в равной мере любили и своего больного сына, и четырех дочерей, причем, с точки зрения Чарльза Хардинга, бывшего в период Русско-японской войны послом в России, любовь к детям в этой семье была даже чрезмерной. Хардинг утверждал, что события Кровавого воскресенья и последующие волнения в столице странным образом не трогали царя и, вместо работы со своими советниками, Николай в те дни предпочитал охотиться (к чему у него была настоящая страсть) или играть с малюткой Алексеем. «Это можно объяснить, – докладывал английский дипломат руководству, – лишь крайней степенью мистического фатализма, который глубоко проник в характер императора, а также уверенностью в том, что произойдет чудо и в конце концов дела пойдут на лад»[480].
В 1905 г. проявилось множество очевидных свидетельств того, что режим утрачивает контроль над Россией. По этой причине, а также из-за постоянного давления со стороны практически всех приближенных, включая и собственную мать, Николай вынужден был пойти на существенные уступки и вернуть Витте к руководству правительством. В начале октября царь неохотно согласился встретиться с бывшим министром финансов, который был готов принять предложение Николая, но лишь при условии согласия последнего на конституцию и гарантии гражданских свобод. Император было попытался убедить своего двоюродного брата Николая Николаевича установить вместо этого военную диктатуру, но сдался после пугающей сцены, когда великий князь стал угрожать немедленно покончить с собой, если Витте не вернут обратно на пост. «Утешаю себя единственно тем, – писал расстроенный монарх своей матери, – что такова воля Божья и это тяжелое решение поможет вывести Россию из того состояния невыносимого хаоса, в котором она пребывает уже почти год»[481]. Николай продолжал надеяться на чудо, которое позволило бы ему взять назад свои обещания. В течение всего периода перед Великой войной он изо всех сил старался подорвать работу конституции и ограничить те свободы, которые ему пришлось даровать. Первое заседание Государственной думы состоялось в апреле 1906 г., а уже в июле она была распущена царем. В 1907 г. Николай издал декрет, изменивший выборное законодательство так, что консервативно настроенные землевладельцы оказались представлены в парламенте в куда большем числе, а либералы и левые – в куда меньшем. Император, кроме того, изо всех сил старался не замечать Витте, хотя и был вполне справедливо благодарен ему за то, что министр сумел произвести во Франции крупный заем и спасти страну от банкротства. В конечном счете Николай успешно избавился от Витте еще до того, как Дума собралась в первый раз.