Читать интересную книгу Две любви - Френсис Кроуфорд

Тем более ей было горестно сделаться жертвой ради женщины, которую любил Жильберт, так как ее жертва была тщетной, и ей не поверили.

Что касается короля, то он целыми днями просиживал на палубе под шатром, перебирая четки и со рвением читая молитвы, чтобы присутствие Вельзевуловой жены не могло развлекать его мыслей, когда они достигнут Святой Земли.

Наконец они высадились в Птолемаиде, которую некоторые называют Аккрой, и отправились в утомительный путь к Иерусалиму. Молодой король Болдуин Иерусалимский встретил их с пышной процессией. Жильберт оставался позади, так как его сердце не было расположено к веселью и празднествам.

Элеонора сошла с корабля еще красивее, чем прежде. Она выказывала царственное презрение к королю, который даже не осмелился воспользоваться правом, которое она сама ему дала, чтобы откровенно говорить с ней и упрекнуть ее за поведение. Что касается Жильберта, то перед стенами и башнями Иерусалима он почувствовал, несмотря на свое меланхолическое настроение, надежду на мир и ожидание счастья, совершенно иного, какое он знал до тех пор. Ему казалось, что, если бы он был один в святом месте, он нашел бы там покой души. Хотя он держался позади шествия, но многие из молодых рыцарей и оруженосцев хотели быть с ним, и он не мог вполне наслаждаться уединением.

Всей душой он отдался созерцанию самого святого места во всем свете. День уже клонился к вечеру, и город выделялся, как видение на бледном небе. Все существо Жильберта перенеслось в давно заученную молитву.

Он слышал сердцем, как это бывало во время детства в английском замке, пение ангелов-хранителей, молящихся вместе с ним. Он молился за торжество добра над злом, света над мраком, чистоты над нечестием, добрых над злыми, и его молитва неслась к небу. Он весь предался своей мечте и не слышал шума королевской процессии, громких разговоров и веселого смеха.

Ему было безразлично, что молодой Болдуин, уже наполовину влюбленный, шел рядом с королевой, нашептывая ей нежные слова, или с детской плутовской шаловливостью прерывал литургию, монотонно произносимую королем поочередно с патером, стоявшим возле него. Также безразлична была для него болтовня рыцарей относительно помещений, которые им предстоит занимать, юных оруженосцев о молодых еврейках с черными волосами и конюхов относительно сирийского вина. Для него же только святой крест, единственный истинный и святой, поднимался в чистом сиянии.

Впрочем на сорок или пятьдесят человек, прибывших первыми в город, едва лишь трое были истинно верующими. Анна Аугская, Жильберт Вард и сам король. У последнего вера принимала свойственную ему одному материальную форму, и купля его спасения сделала из его души спиритуальную ростовщическую контору.

Анна Аугская была спокойна и молчалива, и когда с ней говорил молодой Болдуин, то она едва его слышала и отвечала несколькими неопределенно смутными словами. Она думала, что никогда не увидит Иерусалима, надеясь умереть во время пути от ран или болезни и таким образом найти в небе того, кого она потеряла, и окончить с ним начатое на земле паломничество. Она была равнодушна, и достигнув Иерусалима живой, она ни радовалась, ни жаловалась, зная хорошо, что ей придется еще много страдать.

В тот же вечер было устроено празднество во дворце Болдуина, но Анна не была там. Когда король Франции велел позвать проводника Аквитании, то его не оказалось ни в зале, ни в городе. Сама королева вскоре встала из-за стола, оставив обоих королей одних.

Жильберт пошел к Гробу Господню в сопровождении Дунстана, который нес его щит, и проводника. Он вошел в большую церковь, выстроенную крестоносцами с целью огородить святую землю. Тут и там мелькали огоньки, пронизывая темноту, но не рассеивая ее.

Прежде всего рыцарь направился к камню, на котором Никодим и Иосиф Аримафейский обмывали тело Христа для погребения. Преклонив колено, он положил перед собой щит и меч и молился, чтобы они служили ему для славы Бога. Затем проводник повел его на Голгофу; и здесь он положил перед собой свои доспехи, дрожа как будто в страхе. Когда он молился в том месте, где умер за людей Господь, капли пота струились по его лбу, и голос его дрожал, как у маленького ребенка. Затем он встал на колени и прижался лбом к камням; потом бессознательным жестом он сложил крестом свое оружие и протянул его. Через некоторое время он встал и взял свой щит и меч; тогда проводник повел его в темноте далее, на могилу Христа. Там Жильберт отпустил проводника и хотел приказать Дунстану тоже удалиться, но последний отказался.

- Я также сражался за святой крест, хотя я только мужик,- сказал он.

- Вы - не мужик,- ответил Жильберт серьезным тоном.- Станьте на колени возле меня и бодрствуйте.

- Да, я хочу бодрствовать возле вас,- ответил Дунстан и, вынув свой меч, положил возле Жильберта.

Он встал на колени немного позади Жильберта, слева. Посредине над могильным камнем Христа висело более сорока зажженных лампад. Вокруг камня находилась решетка из кованного железа, с дверками, замок которых был из чистого золота.

Жильберт поднял глаза и увидел по другую сторону решетки какую-то стоявшую на коленях фигуру. Он узнал в ней Анну Аугскую, она была одета во все черное и в таком же капюшоне, на половину надвинутом на лицо.

Она была бледна и крепко сжимала своими белыми руками железные полосы решетки; ее печальные глаза смотрели пристально вверх, как бы вызывая божественное видение.

Жильберт обрадовался, увидев ее там. Целых два часа они простояли на коленях, не утомляясь, никто не прерывал их молчания. Их сердца возвысились: свет для них не существовал. На минуту в церкви раздались легкие шаги и смолкли на некотором расстоянии от могилы. Никто из них не поднял головы, чтобы посмотреть, кто пришел, и молчание восстановилось.

Элеонора пришла одна к Гробу Господню и смотрела издали, не желая приблизиться к молящимся. Пока она смотрела на них, перед ней восстали все ее многочисленные и важные ошибки; ее добрые дела исчезли во тьме ее души. Она предалась отчаянью, боясь не получить прощения и зная, что никогда ее гордость не может быть уничтожена в ее сердце. Она взглянула на эту верующую женщину и этого чистого душой рыцаря и почувствовала, что ее место не в святом месте, возле чистых сердец.

И Элеонора ушла совсем одна. Когда она отошла довольно далеко, то опустилась на колени около столба, подняла свой густой вуаль, сложила руки и стала молиться в надежде добиться прощения и мира.

Она принялась читать молитвы, какие только знала, смотря на место, где был похоронен Господь. Но в ней ничего не пробудилось, и сердце так и осталось закаменелым; она верила тому, что видела, но не находила в себе никакого луча веры в божественный другой мир.

Она встала так же без шума, как и опустилась на колени; прислонясь к столбу, долго смотрела на любимого человека, на щит с крестом Аквитании и на то место, которое она когда-то горячо целовала. Безмерно страдая, Элеонора приложила руку к сердцу. Она почувствовала горячее желание, чтобы Жильберт был счастлив и добился славы, хотя бы с ней случилось несчастье.

- Боже,- прошептала она.- Пусть погибну я, но сохрани Жильберта, каким он есть.

Возможно ли утверждать, что такие искренние молитвы не будут услышаны Богом, потому что их шептали губы грешницы? Если это так, тогда Бог не был бы милостивым, а Христос не умер бы ради человеческих прегрешений.

Дочь принцев, прежде чем сделаться женой двух королей и дать целую линию королей, умилилась в душе. Она спустила густой вуаль, чтобы не узнали ее лица при свете, и печальная, одинокая возвратилась к себе по иерусалимским улицам.

В полночь к гробу Господнему приблизился священник, чтобы поправить лампады. Помолившись несколько минут, он ушел, а трое молящихся даже не пошевелились. Но когда ночные сторожа прокричали зарю, и глухой звук их голосов был услышан в сумраке церкви, Жильберт встал, а также и Дунстан, и, взяв свои доспехи, они удалились. Анна Аугская осталась одна, по-прежнему сжимая своими белыми руками железную решетку; ее черные, печальные глаза все еще были обращены к небу.

Хотя на восточной части неба показался свет, но когда они вышли на дорогу, по которой пришли, то было почти темно. За три шага до двери Дунстан запнулся за нечто знакомое, так как сражение дало ему известный опыт.

- Труп,- сказал он Жильберту, который тоже остановился.

Они остановились, чтобы посмотреть, и Дунстан, проведя рукой по мертвому телу, ощупал плащ и кончил тем, что наткнулся на что-то острое. Это был клинок кинжала, вынутого из ножен.

- Это рыцарь,- сказал он.- У него надета под плащом портупея.

Жильберт посмотрел на лицо, чтобы узнать его при свете зари; перед ним выделялись на земле бледные, как воск, черты лица.

Вдруг он задрожал, увидев выставившуюся из лба мертвеца головку стрелы; сломанная же стрела с своими торчащими перьями лежала под мертвым телом. Дунстан тоже взглянул, и глухой крик радости вырвался с его губ.