мир обошёлся недёшево. Поэтому председатель Счётной палаты и главный финансовый советник кардинала Мишель де л’Опиталь[318] предложил радикальные финансовые реформы с повышением налогов и сокращением расходов. Кстати, сам кардинал платить новые налоги был не должен: его многочисленные бенефиции освобождались от этого королевским указом. В ноябре 1559 г. он провёл фискальные реформы и пересмотрел выплаты по займам прежнего режима. Это ударило по карману королевских чиновников — кредиторов государства. Банкиры потеряли доверие к правительству и отказывались ссужать его деньгами. Другой чувствительной реформой стало возвращение в казну коронных земель. Генрих II щедро раздавал фаворитам территории королевского домена, что вредило его доходам и к тому же было незаконным. Однако методы возвращения этих пожалований отличались пристрастностью. В то время как коннетабля пожалования лишили, собственность герцога де Гиза на королевские земли в Сомюре, Провене и Дурдане была подтверждена. Сокращение расходов и отмена пожалований оттолкнули от правительства заинтересованных лиц.
Была сокращена армия. Однако отмена обещаний военных назначений, сделанных прежним режимом, и неспособность нового режима погасить задолженность по жалованью привела к росту недовольных и здесь. Они бросились ко двору в поисках управы, но их прогнали, пригрозив смертью. Такое обращение с ветеранами неприятно поразило даже сторонников Гизов.
«Сегодня историки пытаются объяснять религиозные изменения социально–экономическими факторами. Современники были менее сдержанны. Они воспринимали проблемы, с которыми сталкивались, — политические, социальные или экономические, — а также их решения сквозь призму морали. Идея благочестивой Реформации, которая возвращала мир к первоначальному состоянию, наделяла все виды недовольства новым значением» (с. 104-105). Когда Гизы обратились к своему родственнику герцогу Феррары за денежной помощью и взамен освободили его земли в Нижней Нормандии от возвращения в домен, местные протестанты в 1560 г. убили сборщика налогов и королевского администратора, а через два года — главного агента феррарцев в регионе. Протестанты были не только хорошо организованы и вооружены; на действия против итальянцев их толкнуло острое чувство моральной правоты.
Религиозное восстание бросило вызов политическому статус–кво и в Шотландии. Гизы оказали Марии военную помощь, но их дальнейшая поддержка зависела от позиции Англии. В 1560 г. в Лондон обеспечить английский нейтралитет был отправлен новый посол Мишель де Сёр[319]. Однако его миссия провалилась из–за высокомерия его господ. Если в большинстве сфер внутренней политики Гизы вели себя осторожно, честь и репутация требовали от них гордо демонстрировать свои династические права. Хотя новой королеве Англии Елизавете не нравилась идея поддержать мятежников, её возмутило, что отправленный в Шотландию маркиз Эльбёф был объявлен наместником французского короля в Шотландии, Англии и Ирландии. В том же году английские корабли блокировали шотландский порт Лит, и с лордами конгрегации[320] был заключён союз. Елизавета была объявлена защитницей свобод Шотландии и протестантской веры от иностранной тирании.
«Самое серьёзное обвинение против Гизов, причём такое, которое стало живучим образом их легенды, состоит в том, что они проводили последовательный курс на кровавые репрессии против протестантизма и осуществили их. Согласно этому прочтению событий, резня Варфоломеевской ночи и в Васси коренилась в политике, выработанной в правление Франциска II, а её генезис можно, в свою очередь, проследить даже к более раннему времени, к избиению крестьян Эльзаса в 1525 г. В десятилетия позднее, когда Гизы хотели позиционировать себя как поборников католицизма, они не были расположены опровергать это обвинение; напротив, они культивировали такой образ. Однако в эпоху до гражданской войны и формирования религиозных партий отношение Гизов к ереси было сложным и более экспериментальным, чем и они и их оппоненты были готовы признать позднее» (с. 107).
Как сказано выше, соглашение Генриха II с Филиппом II сделать борьбу с ересью приоритетом нового европейского порядка не отвечало интересам Гизов. Многие во Франции и за её пределами, включая папу Павла IV, критиковали кардинала Лотарингского за слишком мягкое отношение к ереси. Отчасти причиной были эразмианские взгляды самого кардинала, считавшего, что, если еретики не совершают преступлений, с ними лучше бороться на духовном фронте. Как его дядя Жан, Карл не позволял личному мнению влиять на политические действия. Всё говорит о том, что война с ересью была инициативой Генриха II. Неслучайно кардинал не присутствовал 2 июня 1559 г. в замке Монморанси в Экуане, где был подписан новый, более жёсткий, закон против ереси. Коннетабль не мог не знать, что его племянники по меньшей мере симпатизируют протестантизму. Однако утверждать, что руководители борьбы с ересью были лицемерами, — значит плохо понимать её цель. Никто всерьёз не ожидал, что мишенью этой борьбы будут члены элиты. Пока аристократы соблюдали внешние приличия, то, что они делали в частных часовнях, публики не касалось; таким был урок, извлечённый из реабилитации Андело. Именно это различие между публичным конформизмом и частной верой крылось за хорошими отношениями Гизов с кальвинистскими князьями. Так, в январе 1559 г. герцог де Гиз совершил помолвку своей дочери Екатерины с герцогом де Лонгвилем; если переписка последнего с Кальвином была тайной, то переписка с Кальвином его матери, ревностной протестантки Жаклин де Роган, — нет. Гизы были рады принимать у себя протестантов, и их ещё не считали врагами Реформации. Многие в ту пору всерьёз надеялись, что единство христианского мира вскоре будет восстановлено при помощи Вселенского собора.
Мишенью войны с ересью были «бунтовщики». В XVI в. ересь и бунт были синонимами, а, подобно другим членам элиты, Гизы считали, что бунтовщики по своей природе принадлежат к низшим слоям. Поэтому им было трудно воспринимать князей еретиками. Война с ересью имела отношение к восстановлению социально–политического порядка. Хотя идеологи французского протестантизма призывали к пассивной покорности существующей власти, действия их последователей часто расходились с их призывами. В гражданских войнах 1560‑х гг. гробницы и изображения французских королей стали объектом систематического иконоборческого разрушения. Угроза принятым понятиям родства и иерархии была очевидна в шокирующей практике, согласно которой избранные считали себя равными в глазах бога и называли друг друга «братьями» и «сёстрами». В латинской мартирологии Джона Фокса[321], которую в 1561 г. перевели на французский, подчёркивалось, что бог для своей вящей славы использует самых ничтожных людей. Эти идеи быстро распространились в низших слоях общества. Когда в 1562 г. королевского адвоката сенешальского суда Арманьяка — Жана дю Вердье — призвали сдаться именем короля, тот ответил: «Какого короля? Это мы короли, а тот, о ком вы говорите, — мелкий мерзкий королёк; мы его выпорем и заставим работать, чтобы научить его зарабатывать на жизнь, как другие» (с. 110).
Не все католики считали, что ересь и бунт — одно и то же. Многие магистраты не