— Подымай поход!
— Уже, мой государь. Янычары повернуты с дороги. Всадники выступят завтра поутру.
— Прикажи воеводе Визе созвать ополченье!
— Созывается, государь, — отозвался Бедреддин.
— Кем?
— Кадием Акшемседдином, что назначен мною в Визе.
Муса Челеби уставился Бедреддину в лицо. Холодок пробежал у него по спине. Такое дается только сверхъестественной силой прозренья. Султан дернул носом, словно принюхивался к запаху потусторонних сфер.
Полог над входом откинуло словно ветром. Бесшумно ступая мягкими сапожками, быстрым шагом, чуть не бегом влетел Коюн Муса, которого султан поставил над проведчиками и гонцами.
— Весть из Визе, мой повелитель! Новый визирь Кёр Мелекшах и Саруджа-бей, государь…
— Что? Убиты?
— Увы, нет, мой государь. Переметнулись к Мехмеду Челеби. Кадий Визе кинул клич: «Великие беи хотят вернуть прежний порядок. Все, кто может держать оружие, кому дорога справедливость, ступайте к Чорлу!» Крепость, мой государь, не вмещает прибывших… Тысяч десять крестьян собралось.
— Значит, поняли! — воспрянул духом Муса Челеби. — Не пропали наши труды. Слышал, мой шейх?
— Слышал, государь. Но всякая палка имеет два конца. Крестьяне собираются в битву, а воеводы бегут. Много ли смыслят землепашцы в ратном деле?
— Зато наши воины смыслят! Только бы там продержались до нашего подхода.
— Войско у тебя отборное, государь. Но оно не успело вернуться из похода. Усталый боец…
Султан не дослушал:
— А мы тряхнем стариной. Вспомни, как побили братца Сулеймана. Посадим пеших на коня. — Он обернулся к бейлербею: — Найдем на все восемь тысяч янычар запасных коней?
— Ежели не боевых, да вместе с вьючными… Тысяч шесть соберем, государь.
— Пусть выведут их сегодня же к вечеру. Остальных завтра вослед. Ступай!
Бейлербей вышел. Султан обратился к Бедреддину:
— Не тревожься, мой шейх. Один наш усталый боец трех их свежих стоит. Будь уверен: Мехмеда ждет судьба Сулеймана!
Бедреддин в этом уверен не был.
V
В обители его с полудня дожидался почтенный пышнобородый купец по имени Ахмед, прибывший из Самарканда. После обычных благопожеланий вынул из-за кушака свернутое в трубочку письмо. С поклоном передал его Бедреддину. Тот нетерпеливо сковырнул печатку.
«Придворный звездочет Муса Кади-заде приветствует кадиаскера Бедреддина Махмуда…» Он узнал и почерк, правда испортившийся, и манеру скрывать взволнованность за усмешкой. Увидел молодое, будто выточенное лицо, теперь, наверное, такое же старое, как его собственное. Услышал голос друга молодости своей, так далеко ушедшей, не насытившей его.
Муса Кади-заде писал: в престольном городе Тимура Самарканде взошел на царство его внук Улугбек, что славится ученостью, и благородством, и справедливостью.
Новый государь первым делом распорядился соорудить великолепную обсерваторию с огромнейшим на свете секстаном из мрамора длиною шестьдесят аршин, а также повелел составить точнейшие астрономические таблицы, поручив их Мусе Кади-заде с учеником его Али Кушчу.
От имени правителя Мавераннахра, как звались земли междуречья Аму и Сырдарьи, Муса звал друга юности своей, а ныне прославленного трудами факиха, Опору Справедливости, Столп Шариата, оставить нищую страну раздора и усобиц для мирного труда во имя бога, во благо людей в цветущем Самарканде.
…В один и тот же день. Сначала Димос. Теперь вот — Муса Кади-заде… Два голоса из юности его. Один предупреждал: опасность велика. Другой указывал возможность избежать ее. Случайность? Нет, последнее предупреждение судьбы.
Что ж, бросить все, уйти и в тишине, в довольстве писать о справедливости? А клятва молодому государю? А все его ученики, споспешники, мюриды, что веруют в него? Нет, на предательство он не способен, что бы ни грозило.
Он усмехнулся. «Ох, Муса, Муса! Наш спор окончен тридцать с лишним лет назад. Звезды — тебе, мне — люди».
Опасность была и в самом деле велика. Речь пошла о жизни и смерти. Он был готов уплатить любую цену, лишь бы те, кого до сей поры привычно резали и стригли, как баранов, почувствовали собственную силу, продвинулись, хотя бы на шаг, — к свободе.
Он вызвал Маджнуна. Продиктовал ему пространное письмо, в котором разъяснял в прозрачных выраженьях, почему не может принять столь лестное для его скромных достоинств предложенье, благодарил за честь, за память и желал, чтобы во всех делах и начинаньях Мусе Кади-заде способствовала удача.
То был последний их заочный разговор.
Окончив диктовать, спросил Маджнуна:
— Когда готова будет перепиской наша книга?
— Недели через две, учитель.
— Поторопись. И первый список отдай купцу. Вместе с письмом. Для передачи в Самарканд.
Три века обучались праву по книге Бедреддина «Джами уль-фусулейн» в медресе крупнейших городов Мавераннахра. Той самой книге, что передал он для друга юности своей с купцом Ходжой Ахмедом.
VI
— Деревня Инджигиз стоит на взлобье. Кругом сады. А повыше — скалы, поросшие кустарником. За каждым кустом, за каждым камнем укрылось по человеку, а то и по два, по три. Как увидели: идут по дороге, ударили в барабаны…
— Погоди, ты забыл сказать: у всех дербенджи в округе барабаны собрали заране. Чтоб громче было. И договорились: по знаку воеводы грянуть боевой клич. Разом в десять тысяч глоток…
— Не в десять, мастер, а, считай, все двенадцать…
Бродячий ашик Шейхоглу Сату и его ученик Дурасы Эмре рассказывали взахлеб, перебивая друг друга. По правилам, Дурасы следовало бы молчать, когда говорил учитель. Но обоим сегодня было не до правил.
— Услышав барабаны, — продолжал Сату, — византийцы развернулись в боевой порядок. То же сделал и Мехмед Челеби… Тут мы рванули во всю глотку: «Аллах! Аллах!» Они решили: все войско тут. Выслали вперед визиря…
— Не визиря, учитель, — изменника Ибрагима-пашу… Приставил он ладони к поганой своей роже и заорал: «Беи да воеводы! Муса Челеби изведет вас под корень! Плевать ему на бейское достоинство!.. Государь Мехмед Челеби — владеет Анатолией… Справедлив и милостив… Ступайте под его руку. Хасан-ага с янычарами! Будешь награжден почетом, золотом, землями!»
— Полагал, что государевы янычары со своим воеводой тоже там, — пояснил Сату.
— А что же Кара Синан-бей, воевода визенский? — спросил Ахи Махмуд.
Бедреддин созвал в обитель всех сподвижников, что пребывали в Эдирне: Ахи Махмуда, Касыма из Фейюма, суданца Джаффара, Маджнуна, Абдуселяма, Бёрклюдже Мустафу. Остальные были кто где: сидели кадиями в разных санджаках, разосланы с порученьями и, конечно, в войске.
Бёрклюдже Мустафу едва удалось удержать: друзья и братья ушли сражаться, в кои веки саблю обнажают за правое дело. А он, мол, сиди себе, как девица в тереме. «Не как девица в тереме, а как воин в крепости, — урезонил его Бедреддин. — Вместе с Ахи Махмудом ставлю вас над воинами ахи. Они теперь в столице главная сила. Держите ухо востро. Все может статься». Мустафа подчинился. Но, слушая теперь рассказ ашиков о битве под деревней Инджигиз, Бедреддин то и дело ловил на лице своего управителя смущенную улыбку.
— Держался воевода Кара Синаи-бей как верный государев слуга, — ответил Дурасы Эмре. — А куда ему деваться? При каждом его ратнике три-четыре крестьянина. С вилами, с косами, а кто просто с дубиной. Но четверо на одного. А при самом воеводе кадий Акшемседдин неотступно.
— Решили наши выиграть время, — продолжал рассказ Шейхоглу Сату. — Воеводу выставили на скалу да двух глашатаев поголосистей. Где, кричат, доказательства, что ты от султана правоверных говоришь, а не от императора Мануила? Переветникам веры нет, позор беев! В ярости крутанул коня Ибрагим-паша, ускакал. Вперед выехал здоровенный чернобородый вельможа в пышном клобуке.
— Я его сразу узнал — албанец Баязид-паша, дядька и бейлербей Мехмеда Челеби, — вставил Дурасы Эмре.
— Кричит: «Узнаешь меня, воевода? Сдавайся истинному государю, не то головы тебе не сносить». Наш ему в ответ: «Узнаю, Баязид-паша. Только не пойму, отчего и ты с гявурами заодно?» Рассердился Баязид. «Проваливай, кричит, скотина, пока до твоей шеи не дотянулся». Наш отвечает: «Не бранись, Баязид! Брань да крик — знак слабости». А сам все на солнце поглядывает: скоро ли полдень?
— Ты забыл сказать — от Мусы Челеби вестоноша прибыл: «Продержитесь хоть до полудня». Вот и стали мы тянуть, разговоры разговаривать. Наши кричат: «Откуда нам знать, что твой государь не пленник гявурский. Не слепые — видим — гявуров больше». — «Не рвите понапрасну глотки, — ревет в ответ Баязид-паша. — Не стану я со всякой швалью разговаривать. Раз все ваши визири разбежались, давайте сюда хоть Барана Мусу. Или он от страха порты испортил?»