поднятой головой, преисполненный собственного достоинства, неприступный. Прошествовали они мимо, и показался я себе тогда маленьким, беспомощным. «Куда ж ты прёшь? – подумал про себя. – Ведь рядом с тобой тут гений ходит, а ты кто такой, казаче?» Зашёл в аудиторию, встал перед длинным столом, за которым председательствовал Ромм, и вздрогнул от направленного на меня пристального, пронзительного взгляда. Но я не спрятал глаза, а, сколько было сил, сопротивлялся этому, как сказал поэт, «без промаха бьющему взгляду».
– Кто убил Пушкина? – лукаво спросил Ромм.
«Что ж вы, гений, издеваетесь!» – вознегодовал я в душе, а вслух взбунтовался:
– Мартынов! – И пошёл забирать документы.
Бондарчук после моих рассуждений о загадке фильма «Степь», посмотрел на меня так же внимательно, въедливо, словно в душу заглянул. И в первые секунды я впал в столбняк, как перед Ромом. Но взгляд Сергея Фёдоровича был совершенно иным. Это был взгляд философа; заинтересованный, зоркий взгляд, выдававший натуру недюжинную, но открытую, добросердечную. И я почувствовал, как предательский холодок в душе пропал, наоборот, меня от его взгляда, будто жаром обдало.
– Ну, раз телега едет и жаворонки поют, значит, что-то происходит, – чуть нараспев, убеждённо сказал Сергей Фёдорович. – Жизнь – повсюду.
Вот и мемориальная доска на его доме – это ведь тоже – жизнь наша. Кто-то, проходя мимо, вспомнит его роли в кино; кто-то – созданные им потрясающие батальные сцены; а я гляну на его скульптурный портрет – и в памяти оживают Михаил Александрович Шолохов и мой дорогой Леон Борисович Мазрухо. «Горячо на душе стало?» слышится мне, как после той, выпитой у него на кухне рюмки водки, тёплый голос Бондарчука. Ещё как горячо, Сергей Фёдорович! А без душевного горения, зачем жить?
Карен Шахназаров,
народный артист России
Режиссёр фильмов: «Мы из джаза», «Зимний вечер в Гаграх», «Курьер», «Город Зеро», «Цареубийца», «Сны», «Американская дочь», «День полнолуния», «Яды, или Всемирная история отравлений», «Всадник по имени Смерть», «Исчезнувшая империя», «Палата № 6».
Пассионарий
В девяностые годы прошлого века я вместе со своими коллегами делал для телевидения программу «ХХ век в кадре и за кадром». Это был цикл телевизионных портретов крупных художников кино, как зарубежных, так и советских, российских. Конечно, мне хотелось сделать передачу о Сергее Фёдоровиче, тем более что в те ломкие демократические годы вокруг него словно заговор молчания образовался, как будто и не было в культуре ХХ века такого выдающегося мастера, как Бондарчук. Я считал, что просто-таки обязан напомнить стране о человеке, о художнике, чьё творчество является нашим национальным достоянием.
Отношения к тому времени у нас с Сергеем Фёдоровичем сложились хорошие, можно сказать – доверительные. Друзьями мы быть не могли, разница в возрасте большая, мы – люди разных поколений, но относился он ко мне по-товарищески.
Познакомился я с ним в 1974 году. Я заканчивал ВГИК, режиссёрскую мастерскую Игоря Васильевича Таланкина, работал у него на картине «Выбор цели» ассистентом режиссёра по актерам и отвечал за доставку на съёмочную площадку исполнителя главной роли академика Курчатова – Сергея Фёдоровича Бондарчука. Я ездил с водителем на студийной машине к нему домой, ждал, пока он выйдет, иногда подолгу ждал, бывало, звонил своему начальнику – главному ассистенту по актёрам Василию Николаевичу Бадаеву:
– Что делать-то? Бондарчук не выходит.
Василий Николаевич, кадровый мосфильмовский ассистент (он ещё на «Войне и мире» работал) давал указания:
– Без паники. Жди. Выйдет.
Наконец двери лифта раскрывались, Сергей Фёдорович делал удивленное лицо:
– Давно ждёшь? Что ж снизу не позвонил?
– Я звонил! – отвечал я даже чуть сердито. – Ассистентом я был старательным, наверное, он это отмечал:
– А-а… Ну, поехали.
Мы ехали на съёмку, он расспрашивал, какой фильм я думаю снять на диплом, вообще, разные у нас были разговоры: о жизни, о профессии…
Потом, кажется, это был 1989 год, мы с Сергеем Фёдоровичем оказались в делегации советских кинематографистов, приглашённых в Западный Берлин на открытие Европейской академии кинематографических искусств и первое вручение премии этой новой киноакадемии под названием «Феликс». Европейцы придумали «Феликса» как альтернативу американскому «Оскару». Сейчас этот «Феликс» заглох, не достиг оскаровской репутации, а тогда был размах, церемония устраивалась с помпой, съехались самые звёздные мастера европейского кино… и я имел честь. Мы пробыли там меньше суток: днём прилетели, вечером – торжество и банкет, утром – обратно в Москву. И так получилось, что мы с Сергеем Фёдоровичем эти неполные сутки провели вдвоём, практически не расставаясь, хотя компания наша была представительная: Сергей Параджанов, Никита Михалков… Я среди европейского кинобомонда немножко терялся, Сергей Фёдорович меня опекал. Со смокингом, помню, справиться не мог – взял напрокат в костюмерной «Мосфильма», а как с ним обращаться, не знаю; он мне показал, как надо надевать смокинг и бабочку… Сам был элегантен, фактурен, великолепен, приближался уже к 70-летию, а красив необыкновенно. Держался он на этой церемонии с потрясающим достоинством. Не суетился, ни к кому не кидался здороваться. Это к нему или подскакивали с распростёртыми объятиями, или с уважением подходили самые именитые иностранцы, ему стремились засвидетельствовать почтение. Кого-то и он обнимал, кому-то пожимал руку. Он вёл себя так, будто в этом собрании видных кинематографистов континента самый главный. И был прав. Он знал себе цену. Но в такой манере поведения не было никакой надменности, ничего оскорбительного для окружающих. Есть такие русские люди – неважно, режиссёр с мировым именем, академик или пастух, – поговоришь с ними пару минут и отмечаешь их простое и благородное достоинство. Таким достоинством награждает природа, Бог награждает. Сергея Фёдоровича отличала именно такая врождённая человеческая стать.
Там была одна любопытная история. На банкете выступал хорошо известный в Западной Германии молодой музыкант и исполнитель: сам играл и пел песни на немецком, английском. Хорошо пел. Сергей Федорович подошёл поближе, слушал, и я рядом стоял. Вдруг этот парень сходит с эстрады и прямиком к нему:
– А я вас прекрасно помню: вашу картину «Судьба человека» и вас в главной роли.
Бондарчук удивился:
– Ты и русский знаешь?
– Я русский эмигрант, родители уехали, когда мне 12 лет было. «Судьбу человека» в детстве много раз смотрел и здесь всегда смотрю, когда по телевизору показывают. – Парень немножко смущается, но не отходит. – Я скоро здесь заканчиваю. У меня свой ресторан. Не откажите, Сергей Фёдорович, от всей души приглашаю.
Бондарчук посмотрел на меня:
– Поехали?
– Конечно, поехали. – Разве я мог ответить иначе?
В ресторан мы попали к трём часам ночи. Но народу оказалось много: и немцы, и наши, выходцы из России.